— Глаша! Что он сказал?

— Пес его знает что, — отвечала жена и задала вопрос кондуктору: — Берлин?

— Ja, ja… Aber in Dirschau werden Sie umsteigen, — повторил кондуктор. — Этот поезд от Диршау пойдет на Данциг, а в Диршау вы сядете в другой поезд, который пойдет в Берлин, — прибавил он также по-немецки, но супруги из всего этого поняли только слово «Берлин».

— Не ошиблись: Берлин, — кивнул жене Николай Иванович.

Свисток, отклики на паровозе — и поезд помчался.

— Любопытно бы было знать, в котором часу мы будем завтра в Берлине? — говорила Глафира Семеновна мужу.

— А ты поднатужься, да и спроси вот у этого толстенького немца. У него лицо основательное.

Глафира Семеновна сообразила, беззвучно пошевелила несколько раз губами и спросила:

— Берлин ви филь ур?

— Ganz genau, Madame, kann ich nicht sagen. Am Morgen werden Sie in Berlin sein.

— Что он, Глаша, говорит?

Глафира Семеновна, понявшая только слово «морген» и переведшая его по-русски словом «завтра», отвечала:

— Говорит, что завтра, а про час ничего не сказал. Что завтра-то, так мы и сами знаем.

— Так ты переспроси. Или постой, я переспрошу. Берлин ви филь ур?

Немец развел руками:

— Um wie viel Uhr, das weiss ich nicht, aber ich weiss nur, dass am Morgen früh…

— Тьфу, пропасть! Опять — завтра.

На следующей станции тот же вопрос был предложен кондуктору. Кондуктор отвечал по-немецки:

— Я езжу до Данцига. Это другая ветка. Про Берлин не могу сказать, — и опять прибавил слово «морген», то есть «утром», но супруги опять-таки перевели это слово словом «завтра».

— Снова завтра! А когда завтра: днем, вечером или ночью? Вот народ-то! Кондуктор едет при поезде, а не знает, в котором часу на место приедет. Глаша, спроси ты его, по крайней мере ночью или днем.

— Как я спрошу, ежели я не умею?

— Неужто ты не знаешь, как по-немецки ночь и день? Ведь эти слова комнатные.

— Ночь — нахт, день — таг?

— Так вот и сади. Или я сам… Кондуктор, Берлин — нахт или таг?

— Am Morgen früh, mein Herr.

— Фу-ты, чтоб тебе провалиться, немецкая анафема!

Николай Иванович обозлился и продолжал ругаться.

— Коля! — остановила его жена.

— Что такое, Коля! Дай отругаться-то, дай душу отвести!

И опять помчался поезд, останавливаясь на минуту и на две на станциях. В вагон заглядывали кондукторы, простригали, отрывали клочки и билеты из книжки прямого сообщения и всякий раз предупреждали, что в Диршау придется пересесть в другой поезд, твердя: «In Dirschau müssen Sie umsteigen». Супруги затвердили уже слова «Диршау» и «умштайген», но все-таки не могли понять, что они обозначают.

— Черт его знает, что он такое говорит: «Дырша да умштайген!» — разводил всякий раз руками Николай Иванович и с досады плевал.

— Не горячись, не горячись. Ведь уже все в один голос говорят, что едем мы в берлинском вагоне и в Берлин, стало быть, горячиться тут нечего. Пускай их, что хотят говорят. Только бы благополучно доехать, — останавливала его Глафира Семеновна, стараясь успокоить.

Супруг наконец успокоился и начал дремать.

Странный Берлин

Через несколько минут поезд остановился.