— Николай Иваныч, страшно. Ей-ей, я чувствую, как башня шатается, — проговорила она.

— Да нет же, нет… Это одно головное воображение. Ну, пойдем к перилам и посмотрим вниз.

— Нет, нет… ни за что на свете! Перила обломятся, да еще полетишь, чего доброго… Да и что тут смотреть… Взобрались — с нас и довольно. Теперь и спустимся вниз…

— Как вниз? Еще два этажа.

— Ни за какие коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша, да как же это? Добраться до второго этажа — и вдруг…

— Слишком достаточно. Ведь что на втором, то и на третьем этаже, то и на четвертом, только разве что немножко повыше. И тут вокруг небеса — и ничего больше, и там вокруг небеса — и ничего больше.

— Да, может быть, там облака…

— Ты ведь облака видел на первом этаже и даже писал об них знакомым, так чего ж тебе? У тебя уже на первом этаже облака о башню задевали.

— Да ведь это я так только. Ну как же не взобраться на самую вершину! Вдруг кто-нибудь спросит…

— Рассказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты уж и рассказал в письме к Скалкиным, что мы сидим на самой вершине около флага и пьем шампанское. Ну, смотри здесь, во втором этаже, все, что тебе надо, и давай спускаться вниз.

Они подходили к столику, где продавались медали с изображением башни.

— Давай хоть пару медалей купим. Все-таки на манер башенных паспортов будет, что, дескать, были на башне, — сказал Николай Иванович и купил две медали.

У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, где стоявший около телескопа француз в кепи зазывал публику посмотреть на небо, выкрикивая название планет и созвездий, которые можно видеть в телескоп. Уплатив полфранка, Николай Иванович взглянул в трубу и воскликнул:

— Глаша! Да тут среди белого дня звезды видно, — вот мы на какой высоте. Ах, непременно нужно будет про это написать кому-нибудь в Петербург.

Заглянула в телескоп и Глафира Семеновна и пробормотала:

— Ничего особенного. Звезды как звезды.

— Да ведь днем, понимаешь ли ты, днем!

— Стекло так устроено — вот и все.

— Воображаю я, что на четвертом этаже! Оттуда в такую трубку, наверное, Лиговку увидать можно и наш дом около Глазова моста. А ну-ка, мусье, наставь на Петербург. Глаша, скажи ему, чтоб он на Петербург трубку наставил.

— Вуар Петербург он пе? — спросила француза Глафира Семеновна.

Тот отрицательно покачал головой и проговорил:

— Oh, non, madame, c’est une autre chose.

— Нельзя. Говорит, что нельзя… — ответила Глафира Семеновна.

— Врет. Де франк, мусье. Наставь… — протянул Николай Иванович французу деньги.

Француз не брал денег.

— Ну, труа франк. Не хочешь и труа франк? Тогда зажрался, значит.

— Давай скорей вниз спускаться, Николай Иваныч, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Спустимся вниз и будем искать какой-нибудь ресторан, чтобы позавтракать. Я страшно есть хочу. Пиво-то пили, а есть-то ничего не ели.

— Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?

— Нет, нет!

Шаг за шагом добрались супруги среди толпы до спускной машины, которая уже сразу спускала из второго этажа вниз, и встали в хвост, дабы ждать своей очереди. Здесь Николай Иванович опять увидал столик с продающимися почтовыми карточками, не утерпел, купил еще одну карточку и тотчас же написал в Петербург самое хвастливое письмо одному из своих знакомых — Терентьеву.