Парень улыбался. Николай Иванович подошел к нему.

— Русский, земляк?

— Точно так-с, — отвечал тот по-русски. — Из Сергиевского Посада, из-под Москвы.

— Руку! Глаша! Русский… Наш, русопят. Протягивай ему руку… Не слыхали ведь мы еще в Париже русского-то языка… И ругаться умеешь?

— Еще бы… — опять улыбнулся парень.

— Николай Иваныч… — остановила мужа Глафира Семеновна.

— Что Николай Иваныч? Ведь я не заставляю его ругаться, а только спрашиваю — умеет ли, потому, откровенно говоря, после этих девок, мне и насчет его-то сумнительно, чтоб он русский был.

— Русский, русский, господин.

— Отчего же вы русских-то баб или девок не захватили?

— Да ведь возня с ними. Тут в русском отделе была привезена одна — ну, сбежала.

— Куда? С кем?

— Да тоже с русским. Купец, говорят, какой-то. На Тирольские горы повез, что ли. Сам поехал печенку лечить, и она с ним. В начале лета это еще было.

— Нравится ли Париж-то?

— Пища плоха, господин. Щей нет, а супы ихние жидкие до смерти надоели. Водочки нет.

— Да, брат, насчет водки срам. Я сам затосковал. Вен руж пьешь, что ли?

— Потребляем малость. Ну, коньяк есть. А только это не та музыка.

— Пойдем, выпьем коньяку, земляк…

— Нет, нет… — запротестовала Глафира Семеновна. — Какая тут выпивка! Пойдем диких смотреть. Ведь мы на диких отправились смотреть.

— Да нельзя же, Глаша, с земляком не выпить! Ведь настоящий русский человек.

— В другой раз выпьешь. Ведь еще не завтра из Парижа уезжаем. Пойдем, Николай Иваныч.

— Да ведь мы только по одной собачке…

— Нет, нет… Прошлый раз уж мне надоело с тобой с пьяным-то возиться.

— Э-эх! — крякнул Николай Иванович. — Правду ты, земляк, говоришь, что с бабами здесь возня. Ну, до свидания. Мы еще зайдем.

— Счастливо оставаться, ваша милость.

Николай Иванович протянул руку парню и, переругиваясь с женой, вышел из избы. Катальщик повез Глафиру Семеновну дальше.

— Voyons, madame et monsieur… Je vons montrerai quelque chose, que vous ne verrez nulle-part… C’est le chemin de fer glissan… — сказал катальщик и минут через пять остановился около железнодорожных рельсов. — C’est ravissant… — расхваливал он. — Vous verrez tout de suite…

— Что он бормочет, Глаша? — спросил жену Николай Иванович.

— Железная дорога какая-то особенная.

— Sans locomotive, madame.

— Без локомотива, говорит.

В это время раздался звук парового рожка, и поезд, состоящий из нескольких маленьких открытых вагонов, действительно без локомотива, покатился по рельсам, из которых летели водяные брызги.

— Откуда же вода-то? — дивился Николай Иванович. — Батюшки! Да вагон-то без колес. Без колес и есть. На утюгах каких-то едут. Глаша! Смотри, на чугунных утюгах… Вот так штука!

— Чего ты кричишь-то… — остановила его Глафира Семеновна. — Поезд как поезд. И я не понимаю, что тут замечательного!..

— Как что замечательного?! Последнее приспособление. Ведь этот поезд-то, знаешь ли, для чего? Надо полагать, что для пьяных. Утюги… Поезд на утюгах как на полозьях идет. Тут сколько угодно пьяный вались из вагонов, ни за что под колеса не попадешь.