— Выдумай еще что-нибудь!

— Да отчего же? Люди катаются же. Были на выставке, так уж надо все переиспытать. На человеке сейчас ездила, а теперь на осле.

— Не говори глупостей.

— Какие же тут глупости! На верблюде я ехать не предлагаю, на верблюде страшно, потому зверь большой, а осел — маленький зверь.

Налево, на одноэтажном доме с плоской крышей, высилась надпись, гласящая по-французски, что это кафе-ресторан. На крыше дома виднелись мужчины и дамы, сидевшие за столиками и что-то пившие. Около столиков бродили арабы в белых чалмах, белых шальварах и красных куртках.

— Смотри-ка, куда публика-то забралась! На крыше сидит, — указал Глафире Семеновне Николай Иванович. — Это арабский ресторан. Зайдем выпить кофейку?

— Напиться хочешь? Опять с коньяком? Понимаю.

— Ну вот… В арабском-то кафе-ресторане! Да тут, я думаю, и коньяку-то нет. Ведь арабы магометанского закона. Им вино запрещено.

— Нашим татарам тоже запрещено вино, однако они в Петербурге в татарском ресторане в лучшем виде его держат. В татарском-то ресторане у нас самое лютое пьянство и есть.

— Только кофейку, Глаша. Кофей здесь должен быть отличный, арабский, самый лучший — мокко. Уж ежели у арабов быть да кофею ихнего не попробовать, так что же это такое! Зайдем… Вон в ресторане и музыка играет.

Из отворенной двери дома слышались какие-то дикие звуки флейты и бубна.

— Только кофей будешь пить? — спросила Глафира Семеновна.

— Кофей, кофей. Да разве красного вина с водой. В мусульманском ресторане буду и держать себя по-мусульмански, — сказал Николай Иванович.

— Ну, пожалуй, зайдем.

И наши герои направились в кафе-ресторан.

У арабов

Кафе-ресторан, в который зашли супруги, был в то же время и кафешантаном. В глубине комнаты высилась маленькая эстрада с декорацией, изображающей несколько финиковых пальм в пустыне. У декорации сидел, поджав под себя ноги, балахонник в белой чалме и дудел в длинную дудку какой-то заунывный мотив. Рядом с ним помещался другой балахонник и аккомпанировал ему на бубне, ударяя в бубен то пальцем, то кулаком, то локтем.

Вскоре из-за кулис выплыла танцовщица. Она была вся задрапирована в белые широкие одежды. Даже подбородок и рот были завязаны. Из одежд выглядывали только верхняя часть лица с черными глазами и такими же бровями да ступни голых ног. Танец ее заключался в том, что она маленькими шажками переминалась на одном месте и медленно перегибалась корпусом то на один бок, то на другой, то, откинув голову назад, выпячивала вперед живот. Притом, по мере наклонения корпуса, она страшно косила глазами в ту сторону, в которую наклонялась, или закатывала их под лоб так, что виднелись только одни белки.

— Эк ее кочевряжит! — воскликнул Николай Иванович, усаживаясь с женой за один из столиков против эстрады.

К ним подбежал чернобородый араб в белой чалме, белой рубахе без пояса и белых шароварах, завязанных около коленок голых смуглых волосатых ног, в туфлях, в руках поднос, на котором стояли два стакана воды и два блюдечка с вареньем.

— С угощением ресторан-то, — проговорил жене Николай Иванович, а арабу прибавил: — Нет, брат, мерси. Сладкого не употребляем.

— Отчего же? Ты хотел пить. Вот и напейся. Вода с вареньем отлично, — перебила его Глафира Семеновна. — Доне, доне… — обратилась она к арабу и взяла с подноса два стакана, ложечки и два блюдечка варенья. — Вот и пей… — прибавила она мужу.

— Знаешь, Глаша, быть на парижской выставке да зудить холодную воду с вареньем — ой, ой, ой! Не стоило тогда сюда и ехать.