— Сеньор Бонаплата позвонил мне и попросил встретиться с ним в тот же день. Все время у меня было уже расписано, но коль скоро просьба исходила от него… Мой отец был нотариусом вашего, а мой дед нотариусом деда Энрика. Наши прадеды — тоже. Конечно, я не мог отказать ему.

— Итак, вы назначили ему встречу? — прервала его я.

Он умолк и так грустно посмотрел на меня, что я почувствовала себя виноватой. Этот человек работал не в нью-йоркском ритме. Луис разглядывал меня, удовлетворенно улыбаясь.

— Да, я назначил ему встречу, — ответил нотариус. — Во время ленча.

— И как он себя вел? Вы заметили в нем перемены?

— Нет, ничего особенного не заметил. Хотя меня удивило то, что он пожелал написать второе завещание, не меняя первого. — Тут раздался легкий стук в дверь. — Войдите, — сказал нотариус.

— Сеньор Ориоль Бонаплата, — объявила секретарша. И он появился.

Первое, что я увидела, были глаза — синие и слегка раскосые. Такие я и помнила. Помнила и его улыбку — теплую и широкую. Несмотря на прошедшие годы, я узнала бы Ориоля из миллиона. Я вспомнила его, последнее лето, шторм, скалы, море и первый поцелуй.

— Кристина! — воскликнул он и пошел ко мне. Я поднялась, и мы расцеловались. Ориоль сжал меня в объятиях, и у меня перехватило дух. Нет, не от силы объятий, а от воспоминаний, вновь зашевелившихся в моей душе.

— Как поживаешь, Ориоль?

Мое сердце учащенно забилось, но мне хотелось обрушиться на него с упреками: «Будь ты проклят! Почему не выполнил обещания? Почему не ответил ни на одно из моих писем?»

Ориоль обнялся с Луисом, после чего протянул руку нотариусу.

Он уже не был тем мальчиком с прыщами на лице, худощавым и застенчивым, который не знал, что делать со своими чрезмерно выросшими ногами. Высокий и атлетически сложенный, Ориоль держался теперь вполне уверенно. Сев в кресло справа от меня, он ласково положил руку мне на колено.

— Когда приехала? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Ты очень хороша собой.

Это произвело на меня впечатление. Теплое прикосновение к моему колену я ощутила как электрический разряд в тысячу вольт.

— Спасибо, Ориоль, — промолвила я. — Я прилетела в среду.

— А как поживают твои старики?

Не обращая никакого внимания на Луиса и нотариуса, он вел себя так, словно в кабинете находились только мы двое. Это мне льстило. Приглядевшись к нему получше, я нашла Ориоля интересным, не таким, каким опасалась увидеть его после встречи с Луисом. На нем были узкие брюки, свитер и темный, с переливами, пиджак. Волосы он собрал в «конский хвост» и явно принял душ и побрился. Я испытала облегчение. От Ориоля ничем не пахло. Я не думала, что он пользуется духами, но, опасаясь запахов, вспомнила английскую поговорку: «No news good news» .

Поскольку Ориоль не появился в шикарном особняке своей матери, в эту беспокойную ночь я представляла себе, что он спит в мешке на полу заброшенного дома, без воды, с растрепанными волосами, посыпанными пеплом выкуренной марихуаны.

— Если не возражаете, сеньор Бонаплата… — нотариус приветливо улыбнулся, — я приступлю к оглашению завещания вашего отца. Уверен, после этого у вас будет время побеседовать.

Ориоль не возражал, и нотариус, надев очки и слегка откашлявшись, начал торжественно читать.

Он говорил о том, что 1 июня 1989 года к нему, нотариусу прославленной коллегии… который удостоверился, что Энрик здоров как умственно, так и физически… Произнеся всю эту юридическую риторику, он начал читать:

— «Сеньорите Кристине Вильсон, моей крестнице, завещаю среднюю часть триптиха конца тринадцатого или начала четырнадцатого века, на котором изображена Дева Мария с младенцем.