Шайлер могла замаскироваться, изменив внешность, но применение «мутацио» давалось ей тяжело. Она ничего не говорила Оливеру, однако в последнее время ей не хватало сил даже на то, чтобы сменить цвет глаз.

И теперь, пропрятавшись почти год, они решили выйти из укрытия. Шаг рискованный, но они уже впали в отчаяние. Жизнь без защиты и мудрости тайного сообщества вампиров и избранной группы доверенных людей обходилась им дорого. И хотя никто из них не признался бы в этом вслух, они устали от бегства.

Теперь Шайлер сидела на заднем сиденье автобуса; на ней была отглаженная белая блузка с высоким воротником, узкие черные брюки и черные туфли без каблуков на резиновой подошве. Темные волосы собраны в хвост, а на лице ни грамма косметики, не считая легкого штриха губной помады. Шайлер хотела слиться с прочим штатом прислуги, нанятой на вечер.

Но наверняка кто-нибудь заметит. Наверняка кто-нибудь услышит, как сильно бьется ее сердце, кто-нибудь обратит внимание на ее учащенное, прерывистое дыхание. Нужно успокоиться. Нужно очистить разум и сделаться развязной официанткой, каковой она притворяется. Она столько лет отличалась умением делаться невидимой. Теперь от этого умения зависела ее жизнь.

Автобус пересек мост и остановился у отеля «Ламбер» на острове Святого Людовика, небольшом островке на Сене. Отель «Ламбер» был самым красивым домом в самом прекрасном городе мира. Во всяком случае, так всегда считала Шайлер. Хотя слово «дом» вообще-то не очень ему подходило. Куда уместнее было бы назвать его замком – явившимся прямо из сказки, с мощными стенами, выходящими на реку, с серыми мансардными крышами, вырастающими из тумана. В детстве Шайлер играла в прятки в здешнем английском саду, где подстриженные под конус деревья напоминали ей фигуры на шахматной доске. Шайлер помнила, как разыгрывала воображаемые пьесы в величественном внутреннем дворе и как бросала с террасы, выходящей на Сену, хлебные крошки гусям.

Подумать только, она тогда воспринимала эту жизнь как нечто само собой разумеющееся! Сегодня вечером она войдет в величественные апартаменты отеля не как званая гостья, а как скромная служанка. Как мышь, тайком пробирающаяся в норку. Шайлер вообще была свойственна тревожность, но теперь ей требовались все силы, чтобы совладать с собой. Она боялась, что может в любое мгновение сорваться и закричать; она уже настолько нервничала, что не могла сдержать дрожь. Лежавшие на коленях руки трепетали, словно пойманные птицы.

Рядом с ней сидел Оливер. В своей форме бармена, смокинге с черным шелковым галстуком-бабочкой и с серебряными запонками, юноша был очень красив. Но лицо его заливала бледность, а в плечах под малость великоватым пиджаком чувствовалось напряжение. Ясные светло-карие глаза были затуманены и казались скорее серыми. На лице Оливера не было того скучающего выражения, что у прочих пассажиров автобуса. Он держался настороже, готовый в любую минуту к бою или бегству. И всякий, кто присмотрелся бы к нему повнимательнее, заметил бы это.

«Зачем мы здесь? – Подумала Шайлер. – О чем мы только думали? Риск слишком велик. Они обнаружат нас и разлучат... а потом... а остальное так ужасно, что и думать не хочется».

Шайлер вспотела в накрахмаленной рубашке. Кондиционер не работал, а автобус был набит под завязку. Девушка прислонилась к оконному стеклу. С момента смерти Лоуренса прошло уже больше года. Четыреста сорок пять дней. Шайлер все продолжала их считать, надеясь, что когда-нибудь достигнет какой-то магической цифры и боль утихнет.

Происходящее не было игрой, хотя иногда и напоминало какую-то ужасающую, сюрреалистическую версию игры в «кошки-мышки».