Нирок повернулся к скалящейся маске и громко крикнул:

— Я — это не только перья. У меня есть мозги и желудок. Не перья помогли мне договориться с воронами. Не перья научили предложить обмен на право свободного пролета.

«О чем ты щебечешь, мальчишка? Можно быть благородным и без перьев, согласен. Ты обретешь благородство, если будешь вести себя, как преданный сын и станешь верой и правдой служить великому и прекрасному Титоническому Союзу Чистых! А сейчас ты просто жалок. Ты — презренный шмякотень».

В ушах у Нирока зашумело. Желудок его судорожно сжался от страха и отчаяния. Но он заставил себя собрать последние силы и крикнуть:

— Я не жалок, и я не шмякотень! Моя мать у меня на глазах убила моего лучшего друга и вырвала его сердце. Кровь Филиппа легла между мною и Чистыми. Я никогда не вернусь обратно. Возможно, я обрету достоинство, когда надену боевые когти и полечу сражаться против Чистых!

В следующий миг Нирок почувствовал, что вновь очутился в своем теле, а призрачная маска растаяла в воздухе. Он посмотрел вниз: он по-прежнему стоял на берегу озера, только лапы его слегка тряслись от волнения.

Нирок решил осмотреть себя и трезво оценить свое состояние.

Он снова уставился на свое отражение в черном зеркале озера. На его лицевом диске горела кровавая отметина материнских когтей.

Нирок вздохнул. Несколько мелких темных перышек, окружавших лицевой диск, выпали при линьке. Так, теперь другие потери. Нирок начал медленно поворачиваться кругом, чтобы ничего не упустить.

«Так, опахала больше нет, о нем лучше забыть…как и о бесшумном полете. Теперь я, наверное, летаю громче вороны… Великий Глаукс, а где же левые кроющие хвостовые перья? Неудивительно, что я с трудом приземлился… Слава Глауксу, первичные маховые на месте… Ой, а где же одиннадцатое второстепенное?»

Филипп успел научить его очень многому, в том числе, счету. И еще он показал Нироку несколько букв, просто начертив их на песке когтем.

Филипп умел считать только до девятнадцати, потому что у сипух на каждом крыле по девятнадцать перьев. Первые десять, сидящие на кисти, называются первичными. Перья с одиннадцатого по девятнадцатое считаются вторичными. Все, что начиналось после цифры девятнадцать, Филипп называл высшей математикой.

Он рассказал Нироку, что Ночные Стражи Га'Хуула отлично разбираются в этой науке и не зря считаются самыми умными совами во всем совином мире.

«Итак, все первичные перья у меня целы, — подытожил осмотр Нирок, — так на что же я жалуюсь?»

Первичные перья важнее прочих, именно они позволяют птице лететь вперед.

«И лицевые почти все на месте, я потерял только одно вторичное и несколько кроющих, но это совсем не страшно. Главное, крылья целы. Я остался совой, я могу летать, а остальное — пустяки».

Нирок тут же пообещал себе, что не станет хныкать и не будет твердить «это несправедливо», как делают маленькие птенцы. Он понял одну очень важную вещь. Пусть он еще не до конца оперился, это ничего не значит. За несколько часов с того момента как они с Филиппом бросились в Крушильни, он стал взрослым.

Ему еще не исполнилось шести месяцев от роду, но его детство кончилось. Он больше не был птенцом. Он стал взрослым, и навсегда порвал со своим прошлым, в котором остались отец и мать. С перьями или без, он все равно станет членом благородного совиного братства, что бы ни думали об этом его родители.

Нирок знал, что не сможет хорошо летать, пока у него не отрастут новые перья. Наверное, в этом краю живут какие-то совы, и им может не понравиться вторжение чужака.

Нироку очень хотелось бы поселиться в каком-нибудь уютном дупле, похожем на те, о которых рассказывал Филипп, но, видимо, придется с этим повременить. Лучше пока подыскать себе местечко на земле.