Ты так близок к смерти,   холодно заметил целитель,   а все еще не успокаиваешься...

  Все равно умирать... так напоследок...

  ...насытиться кровью,   продолжил за него целитель, опускаясь перед мужчиной на корточки. Даже находясь в ослепшем теле древний дух двигался уверенно и изящно, у Рэми вот так не получилось. А целителя судеб слепота будто и не беспокоила вовсе. Он казался самым зрячим в этой маленькой комнатушке. Вот и лариец обо всех, казалось, забыл кроме человека в белоснежном плаще с черной повязкой на глазах, смотрел умоляюще на целителя судеб и мелко мелко дрожал, в душе уже, наверняка, не надеясь на пощаду.

  Каждую луну   новый мальчик,   продолжал целитель.   Молодой, невинный... ты не любил быть вторым. Утром, устав от криков в постели, ты устраивал себе поздний завтрак, пока слуги услаждали твой слух другими криками... Новые пытки, новый способ убить несчастное дитя, попавшееся на глаза твоим прихвостням. Новая чаша, полная теплой еще крови, которую ты осушал брезгливо морщась. Ты так хочешь жить... ты сделаешь все, что посоветовала тебе колдунья. Ты покупаешь луну своей жизни ценой чужой. И ты падаешь все ниже, хотя вчера еще казалось, что ниже невозможно... И сам от этого страдаешь. Сам презираешь себя за такую жизнь. И все равно не можешь умереть. Боишься.

  Боюсь,   просипел лариец.   Меня не пустят за грань еще долго... потому...

  Ты цепляешься за этот мир... но не знаешь, что есть и другой путь...

  Мое тело гниет изнутри,   прошептал лариец.   Целители мне не хотят помочь... теперь я понял, что и не могут. О каком другом пути ты говоришь? Если можешь помочь, то молю... заклинаю... я так не хочу умирать...

  Болит?   тихо спросил целитель.

  Болит...   сглотнул лариец.   Сейчас еще не так, а как к ночи... Жить не охота. Но умирать страшнее...

  Смотрите внимательно,   вновь обратился к виссавийцам целитель судеб.   Потому что я не люблю повторять.

Он слегка шевельнул губами, и лариец дернулся, когда все тело его окутали толстые, с руку, жгуты темного тумана.

  За что?   прошептал он.

  Это не мое... твое, друг мой. Видишь, уже и тела твоего не видно за цепями... совсем ты, человек, себя не бережешь.

Целитель судеб зубами стянул перчатку с правой руки, и осторожно протянул руку ларийцу. Цепи едва зашептали, пытаясь дотянуться до сидевшего рядом с их жертвой мага. Все в комнате невольно затаили дыхание, ладонь целителя скользнула между цепями, пальцы дотронулись, до серой, измученной болезнью кожи и с них посыпались зеленые, целительные искры. Лариец вновь дернулся, целитель поспешно убрал ладонь и прошипел:

  Не смей двигаться!

  Не посмею...   вымученно выдавил лариец.   Ты только помоги, и я не посмею.

  Уж поверь мне, что не посмеешь!   ответил целитель, и лариец вдруг застыл, как каменное, укутанное цепями густого тумана, изваяние. Лишь глаза, испуганные, измученные, были живыми. Лишь они отзывались на легкие прикосновения целителя, на съедавшее кожу зеленоватое сияние, на холодные слова:

  Главное, быть осторожным и не касаться цепей... и хоть тебе больно, не так ли, очень больно, но облегчение все же приходит,   глаза ларийца соглашались, ужас в них сменялся отчаянной надеждой.   Боль уходит, но ненадолго... она вернется, потому что цепи никуда не делись.

  Можно ли их убрать?   заинтересованно и холодно спросил Лан.

Рэми вдруг понял, что целителю душ вовсе не жаль ларийца. Что виссавиец наблюдает за исцелением с холодным, исследовательским интересом, впитывая в себя каждую мелочь, чтобы потом, уже оставшись одному, попытаться ее продумать и восстановить самостоятельно.