Там Олд Шурхэнд заложил себе жилой дом, где имеет привычку проводить несколько месяцев в году. Обставленное с великолепным вкусом поместье упомянуто в его письме ко мне. Может, все три белых жеребца оттуда? А мулы? Может, эти так называемые художники и пеоны — конокрады? Весьма вероятно. Ведь Тринидад — известный центр торговли лошадьми.
Все это быстро пронеслось у меня в голове, пока конь пританцовывал подо мной. Обоих его собратьев уже увели. Жеребец хотел было последовать за ними, но я погнал его галопом к стене — и тут резко осадил. Он ворчливо «попросил» дать ему прыгнуть. Вот это я и хотел услышать. Конь был умен — он «говорил». Теперь я спокойно мог исполнить свое намерение, и барьер, как выразился бы скаковых дел мастер, был «элегантно взят».
— Удалось! Теперь лошади принадлежат ему! — расколол тишину многоголосый хор.
Папперман молниеносно вырос за моей спиной. Я передал ему жеребца, чтобы он отвел его во двор к остальным.
— А ну, стой! Стоять там! — заорал Хоуи. — Жеребец наш, остальные тоже! Давайте их сюда!
С этими словами «художник» вцепился в поводья лошади. Я решительно шагнул к нему с криком:
— Прочь от коня! Считаю до трех: один… два… три!
Он упорствовал. Тогда я встряхнул его пару раз, а потом хватил кулаком так, что он влетел в объятья своих приятелей и рухнул на землю, увлекая за собой несколько человек. Пеон, оскорбивший меня, ринулся ко мне сжав кулаки, с криком:
— Хочешь подраться? Это тебе даром не…
Он не договорил. Ему помешал новый хозяин, предусмотрительно успевший собрать несколько дюжих молодцов, чтобы те в решающий момент могли сказать свое слово.
— Тихо! Заткни глотку! — рявкнул он пеону, а потом повернулся ко мне: — Здесь ресторан, а не боксерский ринг, и я никому не позволю размахивать кулаками! Сначала курица, а потом дела!
Хитрый парень. Чтобы осадить пеона, он обвинил меня, дав при этом понять, чтобы я не принимал его «размахивать кулаками» близко к сердцу.
— Ладно! — согласился пеон. — Пусть будет так! Сначала курица, потом лошади!
— Нет! — объявил Хоуи и, прихрамывая, направился к стулу. — Он должен сочинить нам музыку! Музыку обеденного стола! Пусть он дует в губную гармошку, а миссис Батлер сыграет на гитаре!
— Как пожелаете! — отозвался я, чувствуя, что одного урока еще недостаточно.
Подойдя к Душеньке, я вынул из куртки два револьвера и тихо спросил:
— Ты понимаешь, что сейчас может произойти?
— Да, — ответила она.
— У тебя хватит самообладания?
— Думаю, да!
— Тогда идем!
Я взвел оба револьвера и дал один ей. До этого момента оружия они видеть не могли. Теперь же я развернулся и подошел к столу, а Душенька последовала за мной. Подняв правую руку с револьвером, я произнес:
— А вот и моя гармоника!
— А вот и гитара! — подхватила Душенька.
— Игра начинается! — продолжал я. — Если кто-то из вас дотронется до оружия — ляжет с пулей в груди!
— И курицу туда! — кричало, орало, смеялось и издевалось все, что имело голос. — Туда, туда! Курицу!
— Коррехидор идет! — услышал я. — Коррехидор!
Речь шла о господине бургомистре. За ним появились трое полицейских — наши свидетели. Но направлялись они сюда, как позднее выяснилось, не только по этой причине.
— Спрячьте револьверы, мистер Бартон! — обратился ко мне коррехидор. |