Однако в отеле Толли не захотелось возвращаться в угрожающий беспорядок своего номера. Он рано поужинал в обеденном зале и засиделся над парой скотчей в баре. Но в конце концов он не смог больше откладывать, ему надо собираться, и если он сейчас не двинется, то в Лондоне не найдет пристанище. Звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине двери его номера, громко прозвучал в пустом коридоре. Он подождал с полминуты, потом толкнул дверь.

Нащупывая выключатель, он пережил гнусный момент, вспоминая некий отчет, явно самую короткую в мире историю о привидениях, о том, как некто проснулся в испуге и начал нащупывать спички, чтобы зажечь свечу… и почувствовал, как кто-то вкладывает их ему в руку. Свет зажегся.

Комната была такой, какой и должна: его кейс на своем месте, покрывала на постели аккуратно разглажены, один кончик отогнут и шоколадная монетка, словно золотой медальон, пришпилена на пухлой подушке. Конечно же, заходила горничная. Даже инициалы, выдавленные на ворсе ковра, удалены пылесосом. Он подошел к постели и поднял трубку, чтобы позвонить администратору.

И двадцать минут спустя гневно грохнул ее обратно. Он попытался получить номер в отеле, куда забронировался на завтра — неудачно. И в полудюжине других мест, куда он пробовал позвонить, тоже никакой удачи. Администратор предложил попытаться найти место в дешевых ночлежках — только стол и постель — и Толли вышел из себя.

— Мне нужно нормальное место, а не второсортная ночлежка. В чем, собственно, проблема?

— Боюсь, это Рождество, сэр.

— Не говорите мне, что нет мест на постоялом дворе, — сказал Толли и грохнул трубкой. Что ж, вероятно, здесь он в безопасности. Он проверил, закрыто ли окно, и снова спустился в бар, где провел пару часов в разговорах с женатой парой из Айдахо — она совершенствовалась в архитектуре и была в своей стихии, в то время как ее муж полусерьезно ворчал на плохой сервис, на ужасный водопровод, на мусор повсюду… короче, на нехватку всего комфорта, который воистину цивилизованная страна может себе позволить в эту последнюю четверть двадцатого столетия. Толли соглашался со всем, задумчиво разглядывая глубокую долину между грудями женщины (слава богу, декольте снова в моде) и с жадностью заглатывая с полдюжины двойных скотчей. Под конец, затуманенный от выпитого и от подавленной похоти, он взобрался обратно в номер, вспомнив лишь тогда, когда уже заваливался в постель, что ему не стоило оставаться здесь. Но разогретый скотчем — голландской храбростью — он даже выключил свет.

* * *

И проснулся от телефона, верещащего возле постели. Он нащупал выключатель, схватил трубку.

— Вам звонок, сэр, — сказал администратор, потом раздался щелчок и голос Джеральда Бомонта произнес:

— Профессор Толли?

— Конечно.

Было полседьмого утра. Толли чувствовал так, словно его зубы натерты пеплом, желудок жгло огнем.

— Слушайте, профессор, я не хотел вам звонить, но мне больше не к кому обратиться. А вы и так во все вовлечены, понимаете? Это Марджори. Она покинула больницу.

— Выписали? Несколько рановато…

— Не выписали. Когда полчаса назад медсестра принесла ей завтрак, то обнаружила, что Марджори ушла. Забрала свою одежду. Я думаю, вы понимаете, куда она пошла, профессор.

Толли, мгновенно протрезвев, сказал:

— Разве не лучше позвонить в полицию?

— И рассказать, что она обуреваема демоном? Они же прогонят меня. Но я бы мог им кое-что рассказать, если б получил кое-какую поддержку, да у меня все еще эти ваши фотографии Стипл-Хейстона. Вы должны взять на себя немного ответственности, разве не так?

— Я понимаю, что вы хотите мне сказать, мистер Бомонт.

Голос Бомонта сказал:

— Я уверен, что когда ее найду, она придет в себя.