Прошло восемь лет, и женщина забеременела снова, хоть вовсе этого не ждала.

Родилась у нее вторая дочка. Лицом смугла, телом худа, глазами смотрит – как сверлами сверлит. Росла вторая дочка не по дням, а по часам. Читать выучилась в три года, а считать и того раньше. И вскоре стало ясно, что ей весь ум достался, не то, что старшей.

Вспомнила тогда женщина про ведьмины подарки и загрустила. Встала она между яблонек и сказала:

«Мне была нужна только одна дочка – умница и красавица! А не две, и каждой чего то да не хватает!» – сказала так и заплакала.

Грянул тогда гром, пригнулись деревья. Глядь – а у забора снова горбатая ведьма стоит!

«Что, недовольна моими дарами? Так я их заберу тогда! Одну съем, а вторую возьму в услужение».

Сказка была долгой, конца я так и не услышала – заснула. История, рассказанная Анелей, враз примирила меня с миром вокруг, с тревогой родителей, так поздно ими ставшими; со смехом мальчишек над моим неказистым лицом и чересчур высоким ростом. Пусть никто не понимает, только мы с Анелей: она – красное сладкое яблочко, а я кислое и зеленое. Такова была правда, и она лучше, чем любая ложь из жалости.

Дифтерит сожрал сестру за три дня, но все вокруг – родители, доктора, прислуга – все твердили, что она поправится, хоть было очевидно, что это не так.

Меня и близко не подпускали к комнате Анели, а когда все было кончено, ее вещи сожгли, а комнату обработали хлором. Мне ничего не осталось, кроме историй, которые она мне рассказывала, пока была здорова.

В первый день в пансионе Блаженной Иоанны, когда нас развели по комнатам и представили соседкам, я впервые оказалась с Данкой лицом к лицу. У нее был упрямый подбородок, темные гладкие волосы и сердитый взгляд. Она по хозяйски обошла меня кругом и дернула за косу. В точности, как делала Анеля, только сильнее.

– Не нравишься ты мне, – заявила она напрямик, – дылда носатая.

– Зато я умная. – Я совсем не обиделась на ее прямоту. Даже наоборот. – Считаю и стихи запоминаю лучше всех.

– А драться умеешь?

– Если придется, – пообещала я своей новой названной сестре.

Так мы стали неразлучны. Пока она не начала мне врать.

Ведьма наконец обращает на меня внимание. Кивает на ведра у печи:

– Чего стоишь столбом? Натаскай снега.

Делать нечего. Проще согласиться, чем выслушивать отборную брань.

Полные ведра чистейшего лесного снега ставлю на печь и какое то время наблюдаю, как тот обращается в воду. Старуха тем временем отмеряет пшеницу и дрожжи. Перебирает травы, которыми она сдабривает свое пойло, чтобы перебить сивушный запах.

– Вот времена то настали, вот времена…

– Много работы? – спрашиваю из вежливости.

– Болтай поменьше да шевелись пошустрее, – цыкает на меня бабка и замахивается деревянной ложкой. – Послал Господь обузу на мою голову…

На нее нет смысла обижаться. По крайней мере, пока я живу под ее крышей.

Я молча принимаюсь толочь уголь, пока старуха колдует над своим аппаратом. Молча заливаю воду в бак, насыпаю зерно в кадку – разумеется, время от времени получая ложкой по пальцам – таскаю пустые бутыли из погреба и обтираю их от пыли и паутины.

Между делом бабка все же сообщает мне, что приходил деревенский староста.