Изменить размер шрифта - +
И глядит. Дольше, чем мельком. Меня передергивает, как от холода. Отворачиваюсь и одергиваю юбку, чтобы прикрыть колени. Старуха встает между нами, уперев костлявые руки в бока.

– Нечего туда сюда шастать! Будет готово – пришлешь телегу и оплату. Все, как договаривались. Тоже мне, взял моду…

– Ну, ты ж меня знаешь! Люблю, чтобы за всем присмотр был.

– За домом своим присматривай,– припечатывает его старуха.

Они обмениваются еще несколькими добрососедскими любезностями, и староста убирается восвояси. Старуха смотрит ему вслед через проталину в замерзшем окне.

– Что б ему пусто было, – бормочет она под нос, и тут же напускается на меня: – А ты хороша! Сидит, ноги расставила! Передом думаешь?!

С этими словами она хлещет меня по голове и плечам ветхим полотенцем.

– Прекратите!

– Будешь знать, будешь знать!

– Хватит!

Серая вода с шелухой плещет через край корыта и заливает пол. Мы со старухой бросаемся ее вытирать. Когда все убрано, старая отшельница изможденно приваливается к боку печи.

– Не показывайся на глаза старосте. И от его дружков подальше держись.

***

Постепенно приготовление зелья переходит в фазу ожидания. Уже не нужно ничего мыть и крошить, только наблюдать. На старуху это действует дурно. Пока она крутилась, то легче переносила и приступы, и себя саму. Теперь же ей нечем заняться, так что она вернулась к своему самому любимому занятию – выпивке.

Оставаться с ней наедине становится еще тяжелей. Я почти скучаю по временам, когда нужно было следить за давлением в баке и отмерять на старых весах дрожжи.

Мы с кошкой сидим за печью, пока бабка выводит надтреснутым голосом народные песни. В ее исполнении все они кажутся заупокойными.

Кошка с тихим мявком спрыгивает с моих коленей и семенит к двери. Я послушно иду следом, чтобы выпустить ее. Но уже на пороге я вновь чувствую его – маленький крючок под ребрами. Он тянет меня наружу, велит идти в лес. Кошка глядит зелеными глазищами и вопросительно изгибает хвост.

Одеваюсь я быстро, не обращая внимания на старухины окрики. Минута – и я уже снаружи, укрыта тенью поленницы, что позади просевшего дома. Сердце у меня так колотится, что хочется сжать его рукой, чтобы утихомирилось. Вскоре до меня доносится скрип снега под тяжелыми сапогами.

Староста. Видел меня или нет?

Шаги замирают где то последи ведьминого подворья, как если бы гость осматривался. Стою смирно и дышу через плотно сжатые зубы.

Снег скрипит снова и сдавленно охает входная дверь.

Слышу голоса, но слов не разобрать. Пригнувшись, почти ползу к низкому оконцу. В пансионе меня не раз ловили за подслушиванием и наказывали бесконечными часами работы в библиотеке, где царила полная тишина. И табличку, конечно же мне давали табличку! На ней было написано «благоразумие». Но я не придумала еще ничего благоразумнее, чем узнавать самой всю правду до того, как мне сподобятся ее сообщить. Только ловить меня перестали – это стало гораздо сложнее сделать.

– Таскается и таскается, чтоб у тебя поотсохло все…

– А что, мать, внучка то твоя где?

– Я почто знаю? Носится целыми днями по лесу, никакой от нее помощи. Ох, грехи, грехи мои тяжкие…

– Хитришь ты, мать, по глазам вижу. Не родня она тебе.

– Да что ты видеть можешь? У тебя самого… зенки свиные…

– Ты бы полегче с выпивкой. Ведь не девочка уже.

– Не тебе меня учить!.. Твоя мать при мне… под стол пешком…

– Это дела то не меняет. Тебе к доктору надо.

– Какому такому доктору?

– К настоящему, ты ж не ходишь почти. Вот упорхнет твоя птичка, а ты ляжешь тут и помрешь.

В ответ старуха молчит.

Быстрый переход