Все вокруг, кроме меня, понимали, что папа может убить себя в любую секунду!

– Нет, папа, нет! – завизжала я. – Прекрати!

Я кричала так сильно, что кажется, по коридору даже прокатилось эхо.

Раздался еще один выстрел. И стало совсем тихо. Никто не издавал ни звука, даже не дышал.

Через пару минут слуги снова начали шептаться. Они говорили, что пора бы вышибить дверь.

Тогда мы услышали голос из кабинета:

– Убирайтесь все! Оставьте меня!

Постепенно слуги разошлись. Кто то бросил на ходу, что у хозяина, видать, патроны кончились, вот и угомонился. Мы с Виком остались дольше всех, когда никого уже не стало вокруг. Брат все вслушивался и вслушивался в тишину, пока не услышал что то. Потом он снова взял меня за руку, и отвел в мою комнату.

Там меня уже ждала пани Новак. Она пила сердечные капли и клацала зубами.

Я дождалась, пока она задремлет в кресле, и записала все, что сегодня со мной произошло.

Теперь мне гораздо спокойней.

4 августа 1908

Наутро выяснилось, что отец куда то уехал. Он оставил дверь своего кабинета открытой настежь, а внутри не было ничего, кроме грязных и битых тарелок. По полу катались золотистые гильзы. Мне захотелось иметь одну такую, но мне не разрешили взять.

***

Сейчас время обеда. Кто то видел отца в соседней деревушке. Там он нанял извозчика и поехал до ближайшей станции. Наверное, он решил встретиться со своими деловыми партнерами и наладить дела. Значит, папа скоро станет прежним! Или даже лучше, как имаго лучше гусеницы и куколки.

Виктор со мной почему то не согласен. Но он ведь был согласен раньше! Так нельзя – сначала соглашаться, а потом нет! Нужно держать свое слово сестре.

***

Пишу вечером. После полудня ходили на поляну за зимним садом. Там снова кружат бабочки, пьют нектар роз и георгин. Пойманные бабочки умерли в банке. Я внимательно осмотрела их через стекло. Такие жалкие. Даже крылышки поблекли, как мамины украшения в шкатулках.

Вик сказал, это потому что мы забыли проделать в крышке дырочки для воздуха. Ну и ладно, в следующий раз будем знать.

Мы подобрали банку и сачок. Мне захотелось посмотреть то место, на котором стояли олени до выстрелов. Виктор искал среди травы вокруг шезлонга какие то свои заметки, а я пошла туда.

Я заметила тушу сразу. Отец убил одного из оленей на месте, одним выстрелом.

Олень завалился набок, у него в шее была дыра. Блестящий глаз помутнел, по губам в розовой пене ползали жирные блестящие мухи. Мухи облепили его рану и вываленный серый язык.

Вблизи я видела свалявшуюся шерсть, крупинки земли на черном оленьем носу. Паутинку на одном из рогов. Картинка запечатлелась у меня в памяти – в мельчайших деталях, как оттиск.

Когда Виктор подошел, то сказал:

– Смерть уродлива. Знаешь, Виктория, я хочу выучиться и стать врачом.

Я кивнула. Я почему то так всегда и думала.

– А я буду тебе во всем помогать, – пообещала я брату и взяла его за руку.

1 октября 1908

Отец еще не вернулся из своей поездки. Он никогда еще не уезжал так надолго. Сегодня ночью я проснулась от того, что мне приснилось, что папа нас бросил. Но это не так, я в это не верю! Он вернется.

Я надеялась, что пани Новак уйдет сама, но она все почему то упорствовала и держалась за наш дом, как какой то клещ. Она с каждым разом все неохотней отпускала меня учиться вместе в Виком. Я жаловалась Вику, но он сказал, что не может ее прогнать. Вот вернется отец, говорил он, и все решит.

Но я не могла ждать! Сколько можно учить стихи?! И она называла мою коллекцию «рассадником грязи». Пани Новак сама грязь!

Тогда я решила все устроить. Я взяла пару маминых серег и положила в ее комод. А потом пожаловалась Анике, что пани Новак тайком ходит в мамину комнату.