92

– Сама не знаю, почему я так переживаю, – вздохнула принцесса. – Наверное, Нина Яблонски была права, когда назвала меня плаксой.

Она шмыгнула носом. Иногда шмыганье женского носика может прозвучать так же нежно и жалобно, как свист воздуха, выходящего из резиновой лошади, которую проколола морская ракушка.

– Я думала, этот бестолковый рыжеволосый сукин сын знает о любви почти все, но это оказалось не так. И про бунтарство он тоже ни черта не знал. Погибнуть от пули тупоголового алжирского охранника! Это же надо! Но он был настоящим человеком. Клянусь Богом, Бернард Мики Рэнгл был настоящим.

Может ли один человек быть реальнее другого? Ну, одни люди всегда прячутся, а другие ищут. Возможно, те, кто прячется – избегает встреч, сюрпризов, защищает свою собственность, заглушает голос фантазий, сдерживает чувства, отсиживается в углу, когда вся компания лихо отплясывает под флейту Пана, – вероятно, эти люди, презирающие неотесанных чурбанов, если они интеллектуалы, или неотесанные чурбаны, не желающие разговаривать с интеллектуалами, люди, которые боятся запачкать ботинки или подхватить насморк, съесть любимое блюдо, выпить мексиканской водки, сделать крупную ставку, путешествовать автостопом, переходить улицу на красный свет, посещать кабаки, размышлять о жизни, парить в вышине, целоваться, хулиганить, драться или лаять на луну, – возможно, эти люди просто ненастоящие, и дилетант человеколюбец, утверждающий обратное, заслуживает того, чтобы черти поджарили его язык на раскаленных плитах в аду лжецов. Кто то прячется, а кто то ищет, но если поиск становится бессмысленным, безрассудным, навязчивым или малодушным занятием, он тоже превращается в особую форму прятанья. И все же есть люди, которые хотят все знать, не страшатся смотреть в глаза правде, не задают стрекача, когда найдут ее, а если и не найдут, все равно отлично повеселятся, ведь ничто в мире – ни горькая правда, ни ее отсутствие – не помешает им хоть раз глубоко вдохнуть сладкий эфир Земли.

– Может, он и был чокнутым придурком, но по крайней мере он был настоящим чокнутым придурком, – сказала Ли Шери, – и я любила его так, как не любила никого на свете. И уже не полюблю. – Она снова разрыдалась.

Часы дурачились с полуночью, а полночь дразнила принцессу, когда Ли Шери вдруг обнаружила, что стоит у пирамиды. Разумных причин находиться здесь у нее не было, просто она не могла уснуть, беспокоить Хулиетту и Тилли не желала, а в окошко разглядела, что неподалеку в аллее стоит лимузин, а водитель прикорнул за рулем. Ей захотелось сказать: «Отвезите меня в Алжир на могилу Бернарда». Или: «Отвезите меня на стадион в Сиэтл, пора заняться танцами». Или: «Отвезите меня на Гавайи, к Мю и моей луне». Вместо этого она сказала: «К пирамиде», одновременно надеясь и не надеясь, что найдет там утешение.

В ясном небе над пустыней звезды распухли, как попкорн. Луна уже зашла, но площадка вокруг пирамиды была залита светом, как ночной проспект. Тридцать или сорок рабочих еще продолжали трудиться – заканчивали отделку пирамиды и сооружали деревянный помост для утренних торжеств. Принцессе, которая забыла ключ от входа, повезло: дверь была открыта настежь. Ли Шери миновала длинный коридор и вошла в центральный зал.

К нему примыкала полностью оборудованная физическая лаборатория и несколько изящно обставленных помещений, включая ее собственный кабинет, но сам зал с его стенами из грубого камня был совершенно пуст.