Грум обернулся:

– Милорд?

– Вы тронули с места?

– Нет, милорд. Мы стоим на месте твердо, как…

В этот момент карета снова качнулась, и одновременно послышался чей-то сдавленный вскрик.

– Боже милостивый! – произнес сэр Генри, отступая от покачивающейся кареты. – В чем дело, что, в когте концов, происходит?

– Ох, нет! – воскликнула Венеция, бросилась к карете и ухватилась за ремни на задней ее части, лихорадочно пытаясь их развязать.

Рейвенскрофт нахмурился:

– Венеция, что ты делаешь?

Грегор ухватился за верхний ремень и отвязал его. Чемоданы начали валиться на землю. Тот, который Венеция согласилась по просьбе мисс Хиггинботем захватить с собой в Лондон, перекатился набок и раскрылся. Из него вместе с ворохом шелковых платьев, туфель и прочих предметов одежды выпала вверх ногами прямо В большую лужу мисс Элизабет Хиггинботем.

– Элизабет! – воскликнули в один голос Венеция и сэр Генри, после чего уставились друг на друга, округлив глаза.

– Я… я… я вся в грязи! – прорыдала мисс Хиггинботем.

Жидкая грязь стекала с ее золотых кудрей, пропитала ее: платье сверху донизу. Лепешки грязи налипли на белую кожу, и даже подбородок был в грязи.

Ко всеобщему удивлению и потрясению, сэр Генри Лаунден опустился на колени в лужу, заключил Элизабет в объятия и страстно поцеловал.

В тот же день, хоть и гораздо позже, сквайр осознал всю глубину погружения своей дочери в то, что он охарактеризовал как «крушение жизни». Он следовал за тяжелой каретой миссис Блум, раздраженный недостатком скорости передвижения. Из-за этого им, чего доброго, придется смириться с необходимостью провести еще одну ночь в гостинице, что огорчало сквайра до крайности. Он мечтал очутиться в собственном городском доме на собственной удобной постели и чистых простынях после ужина, приготовленного собственным поваром, уроженцем графства Йорк, где мистер Хиггинботем родился и вырос. Дома при нем оказалась бы и его дочь, в полной безопасности, разлученная с неподходящим избранником, и жизнь вошла бы в свою колею.

Миссис Блум при всей своей раздражительности проявила себя как человек с отзывчивым сердцем. Во время их первой остановки Элизабет оставалась в своем уголке в карете; голова ее была укрыта капюшоном, руку она прижимала ко лбу – видимо, из-за головной боли. Сквайр считал все это капризами и притворством, но миссис Блум склонна была полагать, что девушка страдает от нервных переживаний, первым долгом из-за разлуки с «женихом», а также из-за несчастного случая с каретой и вынужденного пребывания в не слишком удобной гостинице. Именно поэтому она в карете крепко уснула, опустив голову и укрыв лицо капюшоном от нежелательного света. Миссис Блум всячески оберегала ее и никому не позволяла будить бедняжку.

Деревянный щит, укрепленный на придорожном столбе, сообщал о приближении к еще одной гостинице. Сквайр тяжело вздохнул, когда из окна кареты высунулась пухлая рука миссис Блум с белым платочком, возвещавшим о том, что хозяйка кареты желает сделать остановку.

Боже милостивый, у этой женщины, должно быть, самый маленький мочевой пузырь в Англии. Чертыхнувшись себе под нос, сквайр тоже махнул рукой в знак согласия, надеясь, что задержатся они ненадолго. Карета въехала в ворота, за ней последовал сквайр, который решил подождать во дворе, пока миссис Блум сделает все, что ей необходимо.

Он сообщил миссис Блум о своем намерении, как только грум распахнул дверцу кареты.

– Хорошо, – ответила она спокойно, – но если вы не выпьете чаю, боюсь, это повредит вашему пищеварению.

– Уверен, что я это переживу. Как там Элизабет? Пробудилась?

– Нет! Бедная девочка все еще спит.