– Наконец! – произнес Грегор громко и очень резко. – Вы наконец признали, что это история скверная.

– Я не признаю ничего, кроме того, что обстоятельства не таковы, какими я хотела бы их видеть, – не менее резко возразила Венеция.

– Я на вас женюсь, – как ни в чем не бывало сообщил Рейвенскрофт. – И это решит все.

– Нет! – отрезала Венеция. – Это неприемлемо. Ни в коем случае.

– Но, мисс Оугилви! Я люблю вас! Люблю всем сердцем.

– Рейвенскрофт! – Голос Грегора, казалось, заморозил воздух в комнате.

Молодой лорд посмотрел на Грегора со страхом и тревогой.

То, что произошло дальше, было необъяснимо. Рейвенскрофт с минуту постоял, затем, спотыкаясь на ходу, устремился к выходу.

– Я… я… я только что вспомнил об очень важной встрече.

Он поправил шейный платок и затянул его потуже.

– Здесь? В этой гостинице? – Венеция в жизни не слышала более смешного утверждения. Это, пожалуй, еще нелепее, чем мысль о том, что она могла бы поддержать несчастного юнца на его пути к славе романиста. – Каким это образом вы сумели назначить встречу здесь?

Однако вопрос ее повис в пустом пространстве. Венеция услышала в ответ только топот ног Рейвенскрофта, бегущего к двери во двор. Несколькими секундами позже можно было увидеть в окно, как он бежит к конюшне, на ходу застегивая пальто, полы которого трепал неистовый ветер.

Венеция наблюдала за ним:

– Это нечто совершенно непонятное!

Грегор пожал плечами, подошел к окну и остановился рядом с Венецией.

– Он дурак.

Венеция повернулась к нему:

– Что вы с ним сделали?

– Он вышел за пределы допустимого. Я всего лишь остановил его.

Венеция, сдвинув брови, посмотрела на него с недоверием.

Снежная белизна за окном смягчила черты ее лица. Грегор посмотрел на девушку испытующе, пытаясь увидеть в ней то, что видел Рейвенскрофт.

Красота Венеции не была ординарной. Ее фигура отличалась приятной округлостью, Венеция была чуть полнее того, чего требовала мода.

Руки у нее были красивые и округлые, грудь полная и соблазнительная, так же как и бедра. К счастью, она не принадлежала к числу миниатюрных женщин. Более хрупкое тело не могло бы обладать столь страстной душой. Грегор не мог не признать, что девушка как-то особенно обаятельна. Выражение лица у нее представляло в чем-то забавную, но интригующую смесь ума, чувства юмора и живости.

– Что-нибудь не так? – Венеция сдвинула брови. – Вы как-то странно смотрите на меня.

– Пытаюсь сообразить, что так привлекло Рейвенскрофта.

Щеки у Венеции вспыхнули.

– Напрасно напрягаете зрение! – бросила она сердито.

– Не будьте такой строгой. Ведь, право, есть чем залюбоваться.

Она посмотрела на Грегора с недоверием. Он рассмеялся. Самое красивое у Венеции – глаза, сияющие, серебристо-серые, обрамленные густыми темными ресницами. Кожа у нее свежая и гладкая, хоть и не очень светлая, Венеция легко загорала, и даже теперь, в апреле, на носу у нее можно было разглядеть несколько веснушек. Губы полные, нежные, зубки ровные, белые. Темно-каштановые волосы ничем особым не отличались бы, если бы не их тенденция кудрявиться при малейшем намеке на сырость в воздухе.

Грегор улыбнулся при воспоминании о том, как часто Венеция жаловалась на эту их особенность, которая ему, говоря по правде, очень нравилась. И вообще она весьма привлекательная девушка. Ему вдруг подумалось, что за время их продолжительного знакомства он успел по достоинству оценить ее очарование, и, кажется, это приятно им обоим.