Я посмотрел на него, и на этот раз первый взял его за руку.

– Прогуляемся? – спросил я.

– Прогуляемся.

Мы встали, и он предложил пойти обратно через лес и дойти до озера.

– Мне кажется, нам нужно выяснить, кем был Ариэль Вальдштейн. Может быть, кто-нибудь знает о нем что-нибудь еще.

– Возможно. Но он умер в шестьдесят два года, а значит, если кто-то из его родственников еще жив, то им очень, очень много лет.

– Получается, в то время Ариэль был раза в два старше твоего отца.

Он вдруг посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ах ты лукавый змей!

– Интересно, что связывало их двоих. Наверное, желание узнать это и вдохновляет наши поиски.

– Ты имеешь в виду, вдохновляет нас?

– Возможно. Если в церкви есть архив, мы это узнаем. Можем даже попытаться найти адрес Ариэля, к примеру, в старой телефонной книге. И если мы в самом деле найдем его дом, нам следует заказать Stolperstein с его именем.

– А если у него нет потомков, если род оборвался вместе с ним, если от него не осталось и следа и мы больше ничего не сможем узнать?

– Тогда мы сделаем доброе дело. Камень будет установлен в память обо всех погибших, которые, прежде чем отправиться в газовую камеру, не смогли контрабандой передать слова предостережения, или любви, или даже сообщить свое имя. Только партитуру с иудейской молитвой. А в твоей семье кто-нибудь погиб во время Шоа?

– Ты знаешь о моих двоюродных дедушках. И, кажется, моя прабабушка умерла в Аушвице. Но я не уверен. Вот так вот – умираешь, а потом никто не говорит о тебе, и не успеешь оглянуться, как никто не спрашивает, никто не рассказывает, никто даже не знает и знать не хочет. Ты вымер, ты никогда не жил, никогда не любил. Время не отбрасывает тени, и от памяти не остается праха.

Я подумал об Ариэле. Каденция была его любовным письмом, адресованным молодому пианисту, его тайным посланием. Сыграй для меня. Скажи по мне кадиш. Ты помнишь мелодию? Она сокрыта здесь, под Бетховеном, рядом с Моцартом. Найди меня.

Кто знает, в каких ужасных, немыслимых условиях еврей Леон написал свою каденцию, словно говоря: я думаю о тебе, я люблю тебя, играй.

И я думал о старом еврее Ариэле, который приходил в дом к Эдриану, хоть и знал, что ему там не рады, Ариэле, который искал убежища, но получал от ворот поворот; а может быть, дела обстояли и того хуже, и его выдали либо отец, либо мать, либо слуги, возможно, с благословения родителей. Я думал о том, как Ариэль пытался бежать в Португалию или Англию, или, хуже того, о том, как его арестовала французская милиция во время одного из ужасных рейдов, когда евреев, и стар и млад, посреди ночи хватали в собственных домах и запихивали в переполненные грузовики. А потом Ариэль под замком неизвестно где, Ариэль в скотовозке и, наконец, Ариэль, забитый до смерти, потому что отказался расстаться со скрипкой, которая сейчас, вероятно, хранится в немецком доме, и семья, живущая там, наверное, даже не знает, что скрипку похитили у владельца, погибшего в концлагере. Быть может, отец Мишеля пытался искупить свою вину за то, что не попытался спасти Ариэля? «Я не смог укрыть тебя и твоих любимых, поэтому больше никогда не буду играть». Или: «После того, что они с тобой сделали, музыка для меня умерла». Я так и слышал, как старик умоляет: «Но ты должен играть. Из любви ко мне, никогда не останавливайся, играй эту каденцию».

Я снова подумал о своей жизни. Есть ли человек, который однажды пришлет мне каденцию и скажет: «Я ушел, но, пожалуйста, найди меня, сыграй для меня?»

– Как называется эта еврейская молитва?

– «Кол нидрей».

– Это заупокойная молитва?

– Нет, заупокойная молитва называется кадиш.