– Я не стану извиняться за наши методы. Они были… вынужденными. Не буду спорить с тем, что они были жестки, но они были необходимы.

Лилли посмотрела на химика.

– Откуда тебе знать, что все оборачивалось настолько плохо? Тебя ведь даже не бывало на месте!

– Сначала бывал, – промолвил старик, в очередной раз содрогнувшись от боли и сожалений. – Но я уже не тот полевой сержант, каким был когда-то. – Он еще раз вымученно вздохнул. – Фактически… никакое махание кулаками не вернет этих людей к жизни. Все это – уже история… часть прошлого. Единственное, что теперь имеет значение – этот портфель… и то, что здесь, – он показал пальцем на свой лоб. – Потому что единственное, что по-настоящему имеет значение – будущее… и будет ли оно вообще у нас.

Долгое время они ехали в тишине, обдумывая его слова.

Стивс сосредоточился на загроможденной дороге впереди, ведя машину по серпантину среди рядов перевернутых автомобилей, ржавых каркасов и других препятствий, и пытался не потерять сознания до тех пор, пока руль в его руках. Если он потеряет сознание, то, весьма вероятно, это будет последний раз перед тем, как неизбежность унесет его. Он уже терял сознание пару раз после того, как столкнулся с Брайсом. Пытаясь определить маршрут на усыпанных обломками улицах, на территории медицинского центра, ища чистый путь для побега, он чувствовал фибрилляцию в своем старом, ранее прооперированном сердце. Он достаточно знал о кровопотере и смертельных ранениях, чтобы понимать, что пара унций перекиси водорода и несколько полосок перевязочной ткани, обмотанные вокруг кровоточащей раны, ничем не помогут. Он слишком хорошо знал, что его внутреннее кровотечение только усиливалось, и он медленно, но неотвратимо холодел и умирал.

Он вздрагивал, пока вел машину, моргал и кусал себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы остаться в сознании. Его конечности онемели, практически отмороженные подступающим параличом. В ушах звенело, и он чувствовал, что сердце билось слабо и аритмично. Его пальцы покалывало, как во сне. Он уже был готов сдаться, сжаться и тихо позволить смерти прийти за ним, когда произнес:

– Коул, я должен быть честен с тобой. Ты мне никогда не нравилась.

Лилли испустила раздраженный, с придыханием хрип. Хрип превратился в сухой, короткий смешок, а раздражение сменилось озорством. Потом она заржала во весь голос. Ее смех был мрачным и язвительным, и ни один из двух мужчин не присоединился, не было похоже, что они вообще поняли шутку. Лилли вытерла глаза и сказала:

– Вовремя сказал.

Ее смех затих.

– Для протокола: это чувство взаимно.

Стивсу казалось, что его голова разваливается. Череп, казалось, весил тонну.

– Я всегда считал тебя опасной, – не преминул добавить он.

– Что ж, приятно знать. – Лилли пожала плечами.

– Хочешь знать, почему я всегда считал тебя опасной?

– Потому что я всегда отказывалась принимать это твое «я-святее-чем-ты-дерьмо»?

Он тряхнул головой.

– Нет, не в этом дело. Совсем не в этом.

– Ну, не держи меня в неведенье.

Он вздрогнул от резкой боли в груди. Холод распространялся вниз, к его внутренностям. Руки скользили по рулевому колесу из-за холодного пота, зрение размывало. Автомобиль вильнул.

Лилли посмотрела на собеседника.

– Купер? Ты в порядке? Ты все еще с нами?

Стивс моргнул и вложил всю энергию, которая у него оставалась, в следующие слова:

– Я всегда считал т-тебя опасной. Потому что ты давала людям надежду.

Лилли смотрела на него, обдумывая это.

– Купер?

Его глаза закрылись.