Бесполезно. Что знает он, чего сейчас не знаю я?! Я прижался ухом к его окровавленным губам.

– У тебя броник от ножа, Андрюха… От ножа… Фуфло…

– Почему ты сам не пошел по этому адресу?! – Я даже не понимал, что своим воплем распугиваю суетящихся вокруг палаты людей в зеленых халатах.

Лешка, Лешка…

Ну почему ты пошел туда один? Почему не захватил с собой Мишку Павлюка, участкового? Вы ведь живете в одном подъезде и обедать ходите вместе! Почему ты пошел в адрес один?!

Потому что это ты его послал туда одного! Ты махнул ему так, что он и предположить не мог, что его начнут резать!!! Ты сказал – поди и приведи сюда бабу! Простую бабу в шубе! Ты не сказал ему – Лешка, осторожней там! Почему ты этого не сказал?.. Потому что ты сам знаешь, что осторожным нужно быть всегда! Но это ты знаешь!!! Вот сам бы и шел!

А Гольцов… Гольцов верит в тебя, Горский… Верит, как самоед в истукана! Поэтому и вошел в квартиру, как в гости! Потому что ты его не предупредил!

– Ох, бля-я, плохо-то как… Будь ты проклят, Горский.

Не знаю, сколько еще прошло времени.

Приезжал и Торопов – начальник нашего с Лешкой РОВД, и какие-то дяди из областного ГУВД, и коллеги-опера. Такое впечатление, что наши сыскари сторожили не Алексея, а меня. Кажется, Жмаев уже всем разболтал, что это я отправил Гольцова в одиночку на улицу Стофато одного. Поэтому первый вопрос был всегда – «Как Лешка?», а второй – «Как ты?». Как я?.. Я не хочу находиться в собственном теле! Вот как я… А так – все нормально, мужики.

Алексея резали и шили шесть часов сорок минут. За это время у меня, как и у друга, три раза падало давление и дважды пропадал пульс. Когда его наконец вывезли из операционной, я приклеился к каталке, и никакая сила тогда не могла бы меня от нее оторвать. Его укатили в реанимацию и последнее, что я запомнил, было бледное, почти бесцветное лицо Лешки. Капельницы, катетеры, жгуты, повязка, закрывающая половину головы.

Я докурил сигарету почти до фильтра, вдавил ее в край проржавевшего ведра с полустертой надписью – «Р-р хлорки» и медленно вышел из курилки. Начало девятого. В это время в больнице остаются лишь дежурные смены в отделениях. В моем отделении осталась Настя – так звали девушку, которая поднесла мне по старой больничной традиции «стопку» с валокордином. Еще был врач-хирург, но он заперся в комнате отдыха и болел за «Спартак». Давление чешской «Спарты» на одноклубников из Москвы волновало его гораздо больше, нежели присутствие в отделении посторонних, поэтому я спокойно уселся на свое место у операционной. Я просто не знал, куда еще идти.

Сидя на кушетке, я лениво вертел в руке свою черную шапочку.

Утром убивают Тена. В пять. В девять я угощаюсь практически у порога квартиры, где проживает возлюбленная корейца. В обед в квартиру приходит Гольцов, и его там режут.

Мистика какая-то. Неужели кто-то после убийства бизнесмена имел наглость задержаться в квартире до обеда? Если так, то на его глазах происходили все события: приезд милиции, опрос конкретных лиц и прочие следственные действия, из которых можно сделать выводы о разрабатываемых версиях. Значит, неизвестный находился в квартире некоей Ольги, до сих пор так и не установленной, в то время, когда проводился поквартирный обход подъезда. Значит, он и меня в окно видел. Видел, как я к Иринке-торгашке с расспросами приставал, как в гости к соседям этажом ниже зашел. И даже после этого наглец продолжал торчать в квартире? Аж до того самого момента, пока его не побеспокоил Гольцов?

Вот тут и неувязка. Если он настолько сдержан и хитер, то вряд ли стал бы открывать дверь кому попало. А в данной ситуации «кем попало» мог оказаться лишь очередной сотрудник милиции.