– Лишнее электричество попадает на двигатель, – пояснил Уэндалл. – В таких моторах образуется электромагнитное поле. Чем больше электричества, тем больше перегрузка. Наверное, ее достаточно, чтобы вызвать все эти явления.

– Но даже если и так, почему он мне сопротивляется?

– Перестань так говорить! – возмутился Уэндалл.

– Но я же знаю, я чувствую!

– Надо отремонтировать электропривод, и все дела. Идем, пошли отсюда. Здесь жарко.

Снова сев на скамью, мистер Моффат замер, пристально глядя на террасы клавиш.

Правда ли то, размышлял он, о чем говорил сейчас Уэндалл, – что причина отчасти в неисправном моторе, отчасти в нем самом? Нельзя делать поспешных выводов, даже если так. Хотя, конечно, в объяснении Уэндалла присутствует здравое зерно.

Мистер Моффат ощущал покалывание в голове. Он чуть вздрогнул и поморщился.

Однако если присмотреться к тому, что происходит: клавиши опускаются сами собой, рычаги выскакивают, громкость не регулируется, звук окрашен эмоциями, хотя должен быть начисто их лишен… Расстройство ли это механизма или расстройство в нем самом, подобное кажется невероятным.

Покалывающая боль не проходила. Наоборот, разгоралась, как костер. Что-то неуемно дрожало в горле. Пальцы рук, лежавших на скамье, тряслись.

Однако вдруг все не так просто? – думал он. Кто поручится, что орган всего лишь неодушевленный механизм? Даже если все то, о чем говорил Уэндалл, правда, разве не может быть так, что орган каким-то образом воспринимает эти факторы? Просевшие полы, натянувшиеся провода, электрическая дуга, перегрузка – разве он не способен этого чувствовать?

Моффат вздохнул и распрямился. На миг задержал дыхание.

Неф расплывался перед глазами. Дрожал, как желатиновая масса. Прихожане исчезали, сливаясь в одно пятно. Склеиваясь в один комок. Кашель паствы гулко разносился в нескольких милях от него. Мистер Моффат пытался сдвинуться, но не мог. Парализованный, он сидел на месте.

И тут на него нахлынуло что-то.

Это было скорее чистое ощущение, почти невыразимое словами. Оно пульсировало в голове электрическим потоком. Испуг, страх, гнев.

Моффат содрогнулся на своей скамье. Его хватало только на то, чтобы с ужасом подумать: «Он знает!» Все остальное стушевалось перед превосходящей силой, которая все разрасталась, наполняя его сознание мраком. Церковь исчезла, паства исчезла, священник и Уэндалл исчезли. Старик повис над бездной, а страх и гнев, словно пара черных крыльев, властно тянули его вверх.

– Эй, что с тобой?

Встревоженный шепот Уэндалла вернул его к реальности. Моффат заморгал.

– А что такое? – спросил он.

– Ты включал орган.

– Включал?..

– И улыбался, – сказал Уэндалл.

Какой-то звук задрожал в горле Моффата. Внезапно он услышал голос священника, читающего слова последнего гимна.

– Нет, – пробормотал Моффат.

– Да в чем дело?

– Я не могу его включить.

– То есть?

– Не могу.

– Почему?

– Не знаю. Я просто…

У старика перехватило дыхание, когда священник внизу перестал говорить и в ожидании поднял глаза. Нет, думал мистер Моффат. Нет, нельзя. Дурное предчувствие схватило его ледяной рукой. Он ощущал, как в горле рождается крик, пока его рука сама тянулась к выключателю.

Двигатель заработал.

Моффат заиграл. Точнее, заиграл орган, словно подчинив своей воле его пальцы. Панический страх клубился в голове старика. Он ощущал все нарастающее желание отключить орган и убежать.

Но продолжал играть.

Он вступил, когда запели прихожане.