Его приемом было заставить меня думать, что я проиграл - и я проиграю.

Но это не прошло. Один выигрыш решительно ничего не значит. Считается только капитуляция. И раз я понял это, я почувствовал себя лучше. Боль походила на огненные ножи, но это была только боль, что-то, что можно вытерпеть, пока она не кончится. Я рывком распрямил плечи обратно в прямую линию и уставился на него сквозь исчезающий свет... - и пришел в себя лежа на полу. Рузвельт стоял надо мной. Его лицо казалось пожелтевшим и вытянутым.

- Попытка достойная, Кэрлон, - сказал он. - Час и двенадцать минут. Но, как видите, вы проиграли. Как вы всегда должны проигрывать, потому что проигрывать мне ваше судьба. Теперь - хотите ли присоединиться ко мне добровольно?

Шатаясь, я встал на ноги, чувствуя дурноту и легкое жжение, все еще пылающие, в моих плечах. Я поднял руки в позу креста.

- Готовы попытаться вновь? - спросил я.

Рузвельта передернуло, но он рассмеялся. Я усмехнулся в ответ.

- Вы боитесь, Рузвельт, не так ли? Вы видите, как ваш стратегический план трещит по швам - и боитесь. Он кивнул.

- Да, я боюсь. Боюсь своей собственной слабости. Вы видите - хотя это может казаться невероятным - я истинно хочу, чтобы вы были частью его, Плантагенет. Глупая сентиментальность, но вы, как и я, человек древнейшего племени. Даже бог может быть одиноким - или дьявол. Я предлагаю вам сотрудничество. Но при первой возможности вы обернулись против меня. Я должен был бы знать это. Я усвоил урок. Я не имел выбора. Сейчас мой курс ясен.

- Вы дьявол с изъяном, Рузвельт, - заявил я. - Мне жаль вас. Он покачал головой.

- Я не хочу никакой вашей жалости, Плантагенет, как не хочу вашей дружбы. Чего я хочу от вас, я возьму, хотя это разрушит вас.

- Или вас.

- На этот риск я пойду. - Он сделал знак ожидающей охране, и они сомкнулись вокруг меня. - Проведите следующие несколько часов в медитации, - сказал он. - Сегодня ночью вы будете облечены почестями герцогства, а завтра повисните на цепях.

Подвалы под дворцом вице-короля имели все, что и должно было быть в таких подвалах с глухими каменными стенами и железными дверями, тусклыми электрическими лампами, что были хуже коптящих факелов. Вооруженные люди в форме шотландской гвардии, что сопровождали меня с верхних уровней, подождали, пока дородный человек с круглым лоснящимся темным лицом открыл решетку винного погреба на каменном ящике 6Х8 с соломой. Ему показалось, что я двигался недостаточно быстро для него; он собрался отвесить мне тумак, поторапливая, но не нашел места приложения. Рузвельт появился как раз вовремя, чтобы отбить его руку назад, к его собственному толстому лицу.

- Вы обращаетесь с герцогом королевства, как с обычным преступником? рявкнул он. - Вы недостойны касаться пола перед его ногами.

Другой схватил ключи толстяка, открыл нам путь вдоль узкого прохода, отпер дубовую дверь в большую камеру с кроватью и окном-бойницей.

- Здесь вы поразмышляете на покое, - сказал мне Рузвельт, - пока не понадобитесь мне.

Я лег на кровать, дождался, пока гул в моей голове понизится до переносимого уровня... и проснулся от голоса, звучащего не в моей голове, шепчущего:

- Плантагенет! Держитесь! Ждите сигнала! Я не шелохнулся и ждал, но больше ничего не произошло.

- Кто это? - прошептал я, но никто не ответил.

Я поднялся и проверил стену в головах и саму кровать. Это были просто кровать и просто стена. Я подошел к двери и прислушался, потом подпрыгнул и выглянул в шестидюймовую щель светового колодца.

Никаких мерцающих окошек с веревками, привязанными к ним, никаких потайных дверей в потолке. Я был заперт в камере без каких бы то ни было выходов наружу и всего прочего. Вероятно, голоса были придуманы для манипуляции людьми, были еще одним из тонких приемов Рузвельта, либо чтобы подавить мое сопротивление, либо чтобы убедить меня в безумии.