Может, это началось вскоре после его приезда, когда во время одного из томительных обедов он сел рядом, и я вдруг заметил, что легкий загар, обретенный им в течение краткого пребывания на Сицилии тем летом, не коснулся его ладоней, равно как и бледной, нежной кожи ступней, шеи, нижней стороны предплечий, на которые почти не попадало солнце. Чуть розоватый оттенок, глянцевитый и нежный, какой бывает на брюшке у ящериц. Сокровенный, целомудренный, детский, как проступающий на лице бегуна румянец или проблеск зари в грозовую ночь. Он поведал мне о своем обладателе больше, чем я осмелился бы спросить.  

Или же это могло начаться в те послеобеденные часы, когда все бездельничали,  слоняясь в купальниках по дому и вне его или развалившись где придется, пока кто-нибудь наконец не предлагал спуститься к прибрежным скалам, чтобы поплавать. Близкие и дальние родственники, соседи, друзья, друзья друзей, коллеги, случайные визитеры, зашедшие спросить, можно ли воспользоваться нашим теннисным кортом – все были вольны расслабиться, поплавать, перекусить и, при необходимости, переночевать в гостевом домике.

Возможно, это началось на пляже. Или на теннисном корте. Или во время нашей совместной прогулки в самый первый день, когда мне поручили показать ему дом и окрестности, и, слово за слово, миновав старые ворота из кованого железа, такие же древние, как бескрайний пустырь за ними, я привел его к заброшенным железнодорожным путям, которые раньше соединяли Б. с Н.

– Тут поблизости есть заброшенный вокзал? – спросил он, под палящим солнцем вглядываясь меж деревьев, пытаясь, вероятно, наладить диалог с хозяйским сыном.

–  Нет, вокзала никогда не было. Поезд просто останавливался по требованию.

Он поинтересовался, что за поезд – колея была очень узкой. Двухвагонный состав с королевским гербом, объяснил я. Теперь в нем живут цыгане. Еще с тех пор, когда моя мать ребенком приезжала сюда на лето. Цыгане отбуксировали снятые с рельсов вагоны дальше, вглубь. Хочет ли он взглянуть? «После. Может быть». Учтивое безразличие, словно он заметил мое неуместное старание угодить ему и тут же решил обозначить дистанцию.

Меня это уязвило.

Взамен он выразил желание открыть счет в одном из банков в Б., а потом нанести визит переводчице на итальянский язык, которую нанял для работы над его книгой итальянский издатель.

Я предложил поехать на велосипедах.

В дороге разговор по-прежнему не клеился. По пути мы остановились, чтобы попить. В баре-табакерии было темно и пусто, владелец мыл пол аммиачным раствором. Как можно быстрее мы выбрались на свежий воздух. Сидевший на сосне одинокий дрозд пропел несколько нот, которые тут же утонули в стрекоте цикад.

Сделав большой глоток минеральной воды, я протянул бутылку ему, потом отпил снова. Я смочил ладонь, вытер лицо, провел влажными пальцами по волосам. Вода была недостаточно холодной, почти без газа, и чувство жажды всё равно осталось.

– Чем здесь обычно занимаются?

– Ничем. Ждут конца лета.

– А чем тогда занимаются зимой?

Я улыбнулся – настолько очевиден был ответ. Он уловил мысль:

– Только не говори, что ждут начала лета. Угадал?

Мне понравилась его проницательность. Он освоится с застольной барщиной быстрее других.

– Вообще-то, зимой здесь крайне уныло и мрачно. Мы приезжаем на Рождество. В другое время городок вымирает.

– И чем еще вы здесь занимаетесь в Рождество, кроме того, что жарите каштаны и пьете эгног?

Он поддразнивал меня. Я снова изобразил ту же улыбку. Он понял, ничего не ответил, и мы рассмеялись.

Потом он спросил, чем я занимаюсь. Играю в теннис. Плаваю. Гуляю вечерами.