– Можешь не объяснять. Просто сыграй ее снова.

– Но мне показалось, она тебе не понравилась.

– Не понравилась? С чего ты взял?

Мы подначивали друг друга.

– Просто сыграй ее, хорошо?

– Ту же самую?

– Ту же самую.

Я встал и прошел в гостиную, распахнув пошире стеклянные двери, чтобы он мог слышать, как я играю на фортепиано. Он последовал за мной и, прислонившись к деревянной раме, слушал в течение некоторого времени.

– Ты изменил ее. Теперь она звучит по-другому. Что ты сделал?

– Я просто сыграл ее так, как она звучала бы в обработке Листа.

– Нет, сыграй снова, пожалуйста!

Мне нравилось его напускное негодование. Я снова заиграл мелодию.

Через какое-то мгновение:

– Не могу поверить, что ты опять изменил ее.

– Ну, не так уж сильно. Так ее сыграл бы Бузони, если бы видоизменил версию Листа.

– Ты можешь просто сыграть Баха в версии Баха?

– Но Бах не писал ее для гитары. И для клавесина, возможно, тоже. Вообще говоря, нельзя даже поручиться, что это Бах.

– Ладно, забудь.

– Хорошо, хорошо, не надо так заводиться, – сказал я. Пришла моя очередь изобразить неохотное согласие. – Вот Бах в моем переложении, без Бузони и Листа. Это творение юного Баха, посвященное его брату.

Я точно знал, какая фраза в мелодии затронула его изначально, и каждый раз играя ее я посылал ему маленький подарок, потому что в действительности она была посвящена ему, как отражение моих лучших чувств, которые рвались наружу и побуждали меня вставлять расширенную каденцию. Только ради него.

Наверно, уже тогда он понимал, задолго до меня, что мы флиртуем.

Позже в тот вечер я записал в своем дневнике: Было преувеличением сказать «Мне показалось, мелодия тебе не нравится». На самом деле я хотел сказать «Мне показалось, я тебе не нравлюсь». Я надеялся, что ты убедишь меня в обратном, и на какое-то время тебе это удалось. Но почему я перестану верить в это завтра?

Значит, и таким ты можешь быть, сказал я себе, став свидетелем того, как быстро он сменил гнев на милость.

Мне стоило задаться вопросом, смогу ли я так же просто переключать свои чувства?

P.S. Мы – это музыка, которую не сыграть на единственном инструменте. Ни я, ни ты.

Я уже был готов заклеймить его как «трудного» и «неприступного» и больше не иметь с ним дел. Но два его слова, и моя мрачная апатия на глазах преобразилась в «я сыграю для тебя что угодно, пока ты не попросишь меня остановиться, пока не позовут к обеду, пока кожа на моих пальцах не начнет слезать слой за слоем, потому что мне нравится делать приятное тебе, я сделаю все для тебя, только скажи, ты понравился мне с первого дня, и даже когда ты опять ответишь холодом на очередные предложения дружбы, я никогда не забуду, что между нами был этот разговор, и что есть средства обратить в лето снежную бурю».

Но давая это обещание, я не учел, что холод и апатия способны легко аннулировать соглашения о перемирии, заключенные в минуты оттепели.

Затем наступил тот июльский полдень, когда мы с ним остались одни во внезапно опустевшем доме, и я был объят пламенем, потому что только этим словом я мог описать свое состояние, когда позже вечером делал запись в дневнике. Пригвожденный к кровати я лежал в своей комнате в состоянии близком к трансу и все ждал и ждал, с ужасом и нетерпением. Это не было испепеляющее пламя страсти, скорее нечто парализующее, как пламя от взрыва вакуумных бомб, которое сжигает весь кислород вокруг, и сбитый с ног ударной волной ты задыхаешься, потому что вакуум разорвал каждый пузырек в твоих легких; надеешься, что никто не заговорит, потому что в горле пересохло, и ты не можешь произнести ни слова; молишься, что никто не заставит тебя пошевелиться, потому что сердце колотится как сумасшедшее, переполненное не кровью, но осколками стекла.