— Вот так выглядит моя кровь, Тронн, — сказал он так тихо, что вряд ли был услышан. — Посмотрим на твою?

В это мгновение облака закрыли солнце.

— Двадцать три.

Темная тень, словно падающая стена, накрыла с запада пространство перед рядными домами, а потом и сами дома, и высотки, и красный корт, и тех троих, кто стоял на нем. Температура тоже упала. Так резко, будто темная стена не только отрезала источник света и тепла, но и сама источала холод. Однако Тронн никак на это не отреагировал. Он ощущал лишь короткий быстрый пульс Беате и видел только ее бледное, ничего не выражающее лицо и дуло пистолета полицейского, глядевшее на него, точно черный глаз, наконец-то нашедший то, что долго искал: этот взгляд уже пробуравил его, разложил на клеточки, выявил его суть. Вдали прогрохотал гром. Но он ничего не слышал, кроме стука падающих на землю капель крови. Полицейский был открыт, и его содержимое вытекало наружу. Вместе с кровью из него уходили боль и жизнь, чавкая в траве, словно кровь не была мертвой — уже мертвая, она догорала в почве. И Тронн чувствовал, что даже если закроет глаза и заткнет уши, то по-прежнему будет слышать, как шумит его кровь, как она поет, давит на барабанные перепонки, словно стремится вырваться наружу.

Словно потуги, он почувствовал приступ тошноты, как будто в нем был зародыш, готовый родиться через рот. Сглотнул слюну, но все его железы так активно вырабатывали жидкость, что внутри у него образовался тугой клубок, с которым он уже не мог справиться. Все вокруг вдруг поплыло у него перед глазами. Он съежился, попытался укрыться за женщиной-полицейским, но она была слишком мала, прозрачна, точно защищала его сейчас креповая занавеска, дрожавшая на ветру. Он ухватился за винтовку, словно не он держал ее, а наоборот, прижал палец к спусковому крючку, но не нажал на него. Ему надо было дождаться. Чего? Пока уймется страх? Чтобы все устаканилось? Но как оно могло устаканиться, если пылинки бытия вертелись вокруг в каком-то бешеном ритме и успокоить их можно было, только прижав ко дну. Все находилось в свободном падении с той самой секунды, когда Стине сообщила о своем отъезде, и шум крови в ушах лишь напоминал, что скорость падения все увеличивалась. Каждое утро он просыпался с мыслью, что он уже привык к этому состоянию, что страх наконец-то оставит его, что боль пережита. Но все было не так. И он уже сам стремился на дно, чтобы дожить до того дня, когда в любом случае перестанет бояться. И вот теперь, когда он наконец-то увидел под собой дно, страх обуял его с еще большей силой. Ландшафт по другую сторону сетки помчался ему навстречу.

— Двадцать четыре.

Беате скоро закончит счет. Солнце светило ей в лицо, она стояла в отделении банка в Рюене, дневной свет слепил глаза, и все вокруг казалось белым и тяжелым. Отец стоял рядом с ней и, как всегда, молчал. Откуда-то послышался крик матери, но она была далеко, как всегда далеко. Беате считала проносившиеся перед глазами картины прошлого, летние каникулы, поцелуи, неудачи. Много чего удивляло ее, где бы она ни бывала. Она вспоминала лица, Париж, Прагу, улыбку под черной челкой, неуклюжее объяснение в любви, тяжелое дыхание, страх: а это больно? И еще ресторан в Сан-Себастьяне — денег у нее не хватало, но она все же заказала столик. Так может, ей следует быть благодарной, несмотря ни на что?

От этих мыслей она пробудилась, когда Тронн приставил к ее лбу винтовку. Картины прошлого исчезли, и на экране осталась только белая потрескивающая пурга. И она задалась вопросом: почему отец просто стоял рядом с ней, почему ни о чем ее не просил? Он никогда ни о чем ее не просил. И она ненавидела его за это. Неужели он не понимал, что ее единственным желанием было сделать что-то для него, все, что угодно? Она прошла весь его путь, но когда нашла грабителя, убийцу, сделавшего ее мать вдовой, и собралась отомстить за отца, за них обоих, он просто стоял рядом с ней и, как всегда, молчал, и тогда она отступилась.