Люди часто говорят о жестокости этого мира. Они даже не подозревают, насколько он жесток на самом деле.

Тимоти Харпер, окружной медэксперт, вышел из похожего на гараж помещения, держа в руках коричневый, перетянутый резинкой конверт. На конверте стояло имя Элизабет Бек.

– Нужно расписаться, – сказал он Карлсону.

Карлсон послушно подписал разрешение.

– Бек не сказал вам, зачем ему эти документы?

– Он назвался безутешным супругом, говорил что-то о фотографиях, больше ничего… – Харпер пожал плечами.

– А о вскрытии он вас расспрашивал?

– Так, задавал какие-то общие вопросы.

– Какие именно?

Харпер поразмыслил немного.

– Спрашивал, помню ли я, кто именно опознал тело.

– А вы вспомнили?

– Сначала – нет, потом – да.

– И кто же?

– Отец убитой. Потом Бек спросил, много ли ему понадобилось времени.

– Кому? На что?

– Отцу, на опознание.

– Странный вопрос. Зачем Беку эта информация?

– Честно говоря, я сам не понял. Он хотел выяснить, как скоро его тесть идентифицировал тело: сразу или через некоторое время.

– Для чего он хотел это выяснить?

– Вот уж не знаю.

Карлсон попытался хоть как-то объяснить услышанное. Не получилось.

– И что вы ему ответили?

– Правду. Что я не помню. Что, вероятно, все было, как обычно, а то бы я насторожился.

– Что-то еще?

– Нет, вроде нет. Послушайте, если мы закончили, мне надо идти – у нас тут двое мальчишек вмазались на «цивике» в телефонную будку.

Карлсон сжал документы в руке.

– Да, – сказал он. – Закончили. Если вы мне еще понадобитесь, где вас найти?

– Я буду у себя в офисе.

«Питер Флэннери, адвокат» – было набрано выцветшими золотыми буквами на поцарапанной стеклянной двери. В стекле зияла дыра размером с кулак, которую кто-то заклеил скотчем. Судя по виду скотча, лет ему было немало.

Я по-прежнему прятался за козырьком кепки. После «беседы» с азиатом нещадно болели внутренности. Мое имя звучало на всех радиостанциях вкупе с обещаниями каких угодно снисхождений в обмен на явку с повинной. Я официально числился в розыске.

К такому быстро не привыкнешь. И все-таки, несмотря на беды, я чувствовал невероятный подъем, будто все плохое происходило не со мной, а с кем-то лишь смутно мне знакомым. Я, сидящий тут, не переживал. У меня была одна цель – найти Элизабет, остальное казалось нереальным, как в театре.

Тириз вошел со мной. В приемной ожидало около полудюжины человек. У двоих на шеях гипсовые воротники. Еще у одного в руках птичья клетка. Для чего – понятия не имею. Никто не потрудился взглянуть на нас, очередь будто прикинула, стоим ли мы того, чтобы поднять глаза, и решила, что нет, не стоим.

Секретарша посмотрела на нас брезгливо, как на собачье дерьмо в траве. На голове у нее красовался на редкость отвратительный парик.

Я спросил, можно ли видеть Питера Флэннери.

– У него клиент.

Казалось, секретарша вот-вот надует пузырь из жвачки.

Тириз выступил вперед и жестом фокусника достал из кармана скрученную трубочкой пачку денег толщиной с мое запястье.

– Передайте вашему начальнику, что за нами не задержится, – ухмыльнулся он. – А если он примет нас прямо сейчас, так и вам перепадет.

Через две минуты мы входили в святая святых юридической конторы мистера Флэннери. В кабинете пахло сигарами и лимонным освежителем. Стояла мебель типа той, что вы можете найти в крупных универмагах – дешевая подделка под дуб и красное дерево, залапанная до черноты.