– Знаешь, когда мама сказала, что ты придёшь на папины похороны, я... не то чтобы испугалась, а... напряглась, что ли. Папа очень мало рассказывал о том, что у него было до нас, и мне оставалось только гадать... Какая ты, кто ты, что чувствуешь. Я почему-то думала, что ты должна нас ненавидеть.

Она вряд ли догадывалась, что делала со Славой запахом своих волос и ошеломляющей, открытой и доверчивой близостью, от которой сохло во рту и трепыхалось под рёбрами сердце. Слава сдвинула брови и закрыла глаза. Карина доверяла ей как сестре, и нельзя было разрушить это доверие и напугать девочку даже краешком этих помыслов. Гнать их к чертям.

– Ну... Ненависть – не совсем то слово. Обида на отца была, это да. Мама потом так и не нашла никого, поставила на себе крест и... Её вскоре не стало. Наверно, я винила в этом отца. И себя тоже – за то, что, наверно, плохо заботилась, чего-то недодала, не то и не так говорила... А виноватых искать не надо. А ты... Ты уж подавно ни в чём не виновата.

– Папа тоже винил себя. – Карина подозрительно зашмыгала носом, голос осип, будто горло ей сдавила незримая удавка. – За то, что случилось с твоей мамой. Он никогда не говорил этого вслух, но теперь я это понимаю. И перед тобой чувствовал вину. Знаешь, он сказал однажды: «Нет тяжелее доли, чем уйти не прощённым». Я тогда не поняла, зачем это и к чему... И только сейчас всё встало на свои места.

Слава даже завидовала Карине – тому, что та легко могла отпустить свою боль и печаль слезами. Ей самой не плакалось. Разучилась, наверно. Но сквозь серые, тяжёлые тучи горькой безнадёги пробивался светлый лучик – пробивался и обнимал, всхлипывая ей в плечо.

– Я всё простила. Поздновато, наверно, но лучше поздно, чем никогда. И теперь вот только мы друг у друга и остались, сестрёнка.

Объятия Карины судорожно и крепко стиснулись.

– У меня нет никого роднее тебя, Слав...

Губы Славы оставались сурово сжатыми. Может быть, сестрёнка ждала каких-то красивых, проникновенных слов, но все они были только звуками. Лишь дела имели вес. Защищать её, беречь, стать её рыцарем, сильным плечом и каменной стеной – вот всё, ради чего хотелось существовать и дышать сейчас. Если надо будет, и жизнь отдать за неё. Светлана уже сделала это – самое высокое, недосягаемое. Она подарила Карине жизнь дважды: когда родила и когда спасла, закрыв своей грудью от пуль.

Они перевезли пока не все вещи Карины, только самое основное. Предстояло решить, как быть с оставленной квартирой – сдать или совсем продать, но перед этим ещё нужно было вступить в наследство. На всём там стояли счётчики – на воде, газе, электричестве, и платежи обещали быть невысокими при нулевых расходах коммунальных услуг. Карина даже холодильник и интернет отключила. Но какими бы небольшими ни были эти платежи, платить их предстояло Славе из своего кармана, и это тяготило Карину.

– Всё, что связано с тобой, сестрёнка, мне не в тягость, – сказала Слава. – Но если тебя ну очень сильно беспокоит денежный вопрос – ну, найди подработку, кто ж тебе не даёт. На неполном дне много не заработаешь, но на карманные расходы, думаю, денежка будет.

С этими подработками Карина здорово помыкалась. Самым частым предложением для студентов-очников была работа промоутером. Как раз такую девушку и схватил стрелок в том супермаркете, и эта картина всё ещё стояла у Карины перед глазами. Она ещё не изжила этот страх, несмотря на все доводы о том, что случается подобное ну очень редко, почти никогда. Опасность была практически нулевой – в отличие от работы Славы, к примеру. Но Карину начинало трясти при одном только воспоминании о том дне.