– И я скучаю. Ты только не тревожься там, ладно? Не переживай.

Как она могла не тревожиться? Как могла не посылать затянутому тучами небу молитвы? Она не выбирала эту долю, та сама выбрала её. Просто пришла к ней в чёрной бандане с «Весёлым Роджером» и сказала: «Ты – моя. Отныне и вовек». И сил противиться не было.

– Слав, у тебя голос хриплый... Ты не простудилась там?

Смешок на том конце линии – далеко, на Кавказе. Раз она могла там смеяться, значит, всё не так страшно... наверно.

– Нет, солнышко. Связь, наверно, плохая.

– Точно?..

– Точно. Всё нормально, маленькая. Я ближе к Новому году ещё позвоню. Никаких посиделок с подружками, поняла?

И Слава тоже тревожилась за неё, Карина слышала это в каждом слове, в каждой интонации. Она боялась оставлять её одну.

– Да, Слав... Не беспокойся, я извлекла урок. Пошли они все к чёрту.

– Вот и умничка. Всё будет хорошо. Люблю тебя.

По телефону Слава всегда была сдержанной, не позволяла себе нежностей, будто боялась, что кто-то услышит и что-нибудь заподозрит. Но не сейчас. Наверно, никого не было рядом, а может, она просто поняла, что всем, в сущности, плевать.

– И я тебя люблю, Слав... Очень-очень.

Карина существовала от звонка до звонка. Её сердце впадало в ледяной анабиоз и оживало только тогда, когда в динамике раздавался родной голос. И оно оттаивало, пульсировало, толкало тёплую кровь: «Жива...»

А потом она обнаружила себя на странном, пустом и мрачном вокзале, полуразрушенном, будто из какого-то фильма о конце света. Под ногами хрустели осколки и обломки, а из дождливого холодного мрака на неё надвигался поезд – жуткая, чёрная махина, дышащая бедой. Дверь грузового вагона открылась, и люди в форме вытащили на перрон длинный деревянный ящик.

– Распишитесь, – сказали Карине.

Она трясущейся рукой поставила закорючку, и её оставили под дождём с этим ящиком одну. «Груз 200», – вертелось в голове, наползая пеленой кошмарного звона. Карина подняла крышку, и капли дождя заблестели на мертвенном лице Славы. Веки и губы были сурово сомкнуты. Навсегда...

Она бегала по этому апокалипсическому вокзалу, кричала, рыдала, звала на помощь. В буфете за столиком пили водку какие-то мужики.

– Помогите, – кинулась она к ним.

– А бутылочку поставишь? – прищурился один из них, пузатый, как тот дядя – недобросовестный жилец. Карина обомлела: да это он и был!

Она пообещала всем по «пузырю». Мужики взвалили ящик на плечи, и началось долгое блуждание по лабиринту улиц под дождём. Карина вдруг напрочь забыла, где живёт. Мужики устали и разбрелись кто куда...

Карина куда-то звонила, плакала в трубку. Приехала грузовая «газель», и вскоре ящик стоял в комнате на двух табуретках. В квартире толклись незнакомые люди, ели, пили и разговаривали о своём, не обращая внимания ни на Карину, ни на ящик... На диване перешёптывались тётеньки. И вдруг зазвонил телефон.

Семь утра, за окном – сырой весенний рассвет. Размазывая по лицу слёзы и неукротимо вздрагивая от рыданий, Карина поднесла надрывающийся телефон к глазам. Звонила Слава.

– Что у тебя с голосом? Карина! Ты плачешь?

Карина рыдала уже от счастья.

– Всё хорошо, Слав...

– Так, выкладывай. Что стряслось?

– Ничего... Правда ничего. Мне просто сон... сон дурацкий приснился.

Она не стала пересказывать этот сон – просто слушала голос Славы и тонула в нём. А вечером позвонила Наташа.

– Я к тебе заеду, – загадочно сказала она.

Жена дяди Виталика приехала через час – с букетом цветов и огромной шоколадкой.

– Это от Славы. Шоколадку она просила купить самую большую, какую только можно найти.