– У них ребёнок, вышвыривать их с вещами прямо сейчас как-то не по-людски, – вздохнула Карина. – Скажите им, пожалуйста, чтоб погасили задолженность и сразу же начинали искать себе другую квартиру. Срок на всё – один месяц.

– Месяц – слишком по-божески для такого хамоватого обнаглевшего быдла, – процедил Николай. – Добрая ты чересчур. Но – как скажешь, дело твоё.

«Жук» при виде добрых молодцев, которые и в штатском выглядели внушительно, наглость сразу слегка растерял. Правда, он пытался сперва ерепениться:

– Да что вы мне тут ксивами поддельными размахиваете? Я таких десять штук купить могу...

– Ксивы настоящие. И мы – тоже, – сказал Николай. – Давай при ребёнке шуметь не будем, прогуляемся на площадку. Вот там ты и узнаешь все подробности.

Дядя сразу как-то сник, стушевался, начал мямлить. Даже пузо как будто сдулось. Ребята ни разу не повысили голос, не сделали ни одного угрожающего движения, но даже от их сдержанного, вежливого тона становилось страшно. Когда они вместе с Кариной спустились во двор, молчаливый Сергей, присутствовавший при разговоре для пущей внушительности, подал голос:

– Мой друг как раз квартиру ищет. Ты сколько берёшь?

Карина назвала сумму.

– Нормально, ему подойдёт. Если хочешь, дам его номерок. Парень порядочный, семейный, трудяга. Супруга тоже работает. Я за него ручаюсь.

Вот так всё и разрешилось. Это вежливое внушение подействовало столь эффективно, что уже через неделю наглое семейство, заплатив долг, укатило в неизвестном направлении. Вместо них в квартире поселился друг Сергея с женой и дочкой-школьницей. С ними у Карины не возникло никаких хлопот, но чувствовала она себя после всей этой истории далеко не на высоте. Славе всё-таки пришлось прямо из командировки «разруливать» ситуацию, сослуживцев беспокоить... Карина решила: это ей жизненный урок. Надо быть осторожнее, осмотрительнее, твёрже. Житейского опыта и ушлости ей и правда не хватало, вот и не разглядела в приятном на первый взгляд дяденьке матёрого, прожжённого «жучару», а потом не сумела с ним справиться. Но выводы она для себя сделала и решила: такого больше не повторится.

Впрочем, житейские беды не шли ни в какое сравнение с тоскливой, тревожной пустотой, которая ледяным вакуумом разворачивалась под сердцем. И от этого назойливого жильца нельзя было избавиться никакими способами. Никто не мог его выставить. Каждое утро начиналось с мысли: как там Слава? Жива ли, здорова ли? Каждый раз, ложась в постель, Карина с пронзительной тоской думала: «Я-то – здесь, в тепле, уюте и безопасности. А ей там каково сейчас?» – и слёзы подступали к глазам. Постоянный поиск новостей об обстановке на Кавказе стал её личным безумием. Ежедневным, неотступным. Она искала между строчек хоть какой-то знак, и домыслы сдвигались над ней тёмным пологом страха, который могла развеять только очередная весточка от любимой. Она помнила самый первый звонок Славы после её отъезда на Кавказ. Фонари за окном прорывались светом сквозь пелену пурги, а в динамике раздался голос:

– Привет, родная. Мы на месте. Всё нормально, не волнуйся.

Карина, распахнув створку окна, стояла под потоком леденящего зимнего воздуха. Он остужал тёплые слёзы, катившиеся по щекам вопреки улыбке.

– Привет, Слав... Очень, очень рада тебя слышать...

Родной голос согрел ей сердце ласковой хрипотцой (может, простыла в дороге?):

– И я рада. Как ты там?

Слёзы катились остывающими струйками, фонари кололи глаза лучиками, улыбка дрожала.

– Всё хорошо, Слав... Скучаю по тебе. – Ком величиной с этот тёмный, мерцающий огнями город мешал говорить, пытался задушить улыбку, но у него не получилось.

– И я скучаю. Ты только не тревожься там, ладно? Не переживай.