— Только ведь он не прогорел… он попал в аварию.

— Да никто не знает, что произошло, — отмахнулся Валерий Иванович. — Он набрал долгов — это факт, он сел за руль после водки — это факт. А что было еще, я не знаю. Я ему не помогал тогда разбиться, если ты об этом. Линьков — мог. Он старше меня лет на пять, у меня тогда у самого были, прости, хрен да кеды, а у Ленькова было больше, но сейчас никто не скажет, как там все на самом деле. Тогда, двадцать пять лет назад в машине находилась его невеста. Девушка погибла, он чуть умом не тронулся. Учиться бросил и загремел армию. Она-то его и спасала, он держался, грел в душе планы месте, но нормально отслужил. Так и не женился, вышел на военную пенсию и вот тут начались проблемы. Ребята копнули — за ним целый шлейф из убийств девчонок. Может быть, он и в армии убивал себе тихонько, но не поймали его ни разу, и следов нет, а вот после…. Работал в Волгограде полгода — три убийства. Потом исчез на год и появился уже с другой внешностью, еще один город — еще три, и тогда он понял, что не сможет эту жажду удержать до тех пор, пока не отомстит обидчикам. Ну и приехал сюда. Устроился телохранителем к Дине и начал убивать. Дочка Ленькова была первой. Может случайно, может — нет. Ему казалось, что рано или поздно получится заглушить эту жажду убийства.

— Но если его невеста погибла, почему он стремился убить девушек? Ну нелогично же. Да еще так с изыском. Нож и роза?

— А вот это ты спроси у его психиатра. Говорят толковый мужик.

— Что будет с ним?

— С психиатром-то?

— Что будет с Георгием?

— Его будут судить, если доживет до суда-то, — флегматично отозвался Самбурский. — Возраст у него не молодой, а условия жизни в тюрьме не сахарные, вся хронь обостряется, он ранен. Жалко, Андрюха стрелок херовый с нескольких метров задел по касательной. Вот ты бы не промазал, — с тоской говорит Самбурский, а Марк кивает. Точно бы не промазал, там вообще непонятно, как можно промахнуться. Но Самбурский продолжает. — Добивать его, конечно, не стали. Ребята у меня молодые в охране, трепетные, а потом менты приехали, ты тут кровью истекал. Короче, не до этого. Но… Гриша, он, ведь уважаемых людей обидел, они не забудут.

— То есть уберут его все-таки?

— Осуждаешь?

— Да почему? — Марк пожимает плечами и тут же морщится. — Он не должен выйти на свободу никогда, иначе обязательно постарается закончить начатое.

— Вот и я о том, — крякнул Самбурский. — Вот и я.

Марк прикрывает глаза и слушает шаги Самбурского. У дверей тот замирает и говорит.

— Я отослал Нику в Париж на неделю. Почти силой. Она рвалась к тебе, я соврал про реанимацию и про то, что к тебе не пускают. Обещал держать в курсе и обещал, что ты не сдохнешь. Она поверила. Моя дочь до сих пор считает, что я господь бог и способен решить, кому жить на этом свете, а кому умирать.

— Спасибо, — Марк сглатывает, но понимает, что благодарность искренняя. Он не хотел бы, чтобы Ника была с ним из жалости, или из-за чувства долга.

— За что? — удивляется Самбурский.

— За то, что уговорили уехать и за то, что не пустили ко мне.

— Я не знаю, что происходит между вами с Никой, но я не хочу видеть тебя рядом с ней. Прости за откровенность.

— Знакомые чувства, — слабо усмехается парень и снова смотрит на Валерия Ивановича. — А самое главное, такие близкие. Я тоже не хочу видеть вас рядом с матерью.

Самбурский кажется даже немного бледнеет.