Это был не паровой молот. На меня шла грудь. За грудью – все остальное, и я каждым нервом в напряженном теле ощутил – это она. И это оказалось еще круче, чем представлялось мне только что в мыслях, потому что эта женщина была живой, а не воображаемой. Она была из плоти, и что это была за плоть! Слова «крашеная блондинка в костюме песочного цвета» ни черта не передают и вообще могут быть расценены как оскорбление. Мне хватило одного лишь вида подколенных ямок – об эрекции говорить пошло, я просто дрожал, стоял и дрожал как осенний лист.

Так что пункт четыре был сильным пунктом. Теперь‑то я понимаю, что он был посильнее пятого пункта. Что такое «Талер Инкорпорейтед» против такой груди? Что вообще может быть сильнее такой груди? Да женщина с такой грудью имеет полное право быть полной дурой!

Однако жена Георгия Эдуардовича дурой не была. О, нет. Совсем не была. Уж я‑то знаю.

5

И это у них называлось допросом. Два человека попеременно орали на меня минут двадцать кряду, иногда в кабинет заходил третий, садился позади и сверлил мой затылок сосредоточенным взглядом. Наверное, хотел заставить меня занервничать. А с чего нервничать честному человеку? С какой стати? Так что плевать я хотел на эти взгляды.

Смысл их воплей сводился к тому, что мне предлагали – и очень настойчиво – взять на себя убийство Георгия Эдуардовича если не целиком, то хотя бы кусочек от убийства, чтобы можно было пустить меня по делу соучастником. Я хотел было ответить на столь гнусные происки заявлением типа «В гробу я видел такие предложения!» – но костюм... Костюм давил на меня и вынуждал быть корректным.

Поэтому я просто сидел и слушал. Они пообещали засунуть меня в камеру для основательных размышлений, но я лишь равнодушно пожал плечами. Пятачок из мультфильма был свободен до пятницы, а я был свободен до воскресенья, и еще раз до воскресенья, и еще раз, и еще... И так без конца. Утренний ПэЦэ отменил мою работу, и мне было все равно где бездельничать – да пусть хоть и в камере. Тем более что какие‑то гении прошлого действительно додумывались в застенках до умных вещей. Может, и я поумнею.

Вот об этом я и заявил ментам. Что называется, резанул правду‑матку. Они слегка припухли, посмотрели на меня как на шизанутого и стали втихую о чем‑то совещаться.

Тут зашел пожилой дядька в форме, неприветливо глянул на меня, полистал бумажки, что успели накропать те двое крикунов, поднял на меня тусклые глаза и спросил:

– Хохлов?

«Ну вот оно, – подумал я. – Покатило». И сказал пожилому менту:

– Ага.

– Александр Викторович?

– Ага.

– Сын?

– Ну не дочь же.

– Н‑да. – Пожилой посмотрел на подчиненную молодежь, и ту как ветром сдуло из кабинета. – Я твоего отца знал... – проговорил пожилой после многозначительной паузы, во время которой он пристально разглядывал мое лицо. Я понимающе кивнул в ответ. Отца знали многие.

– Ты чем вообще занимаешься? – спросил пожилой. Я пояснил, чем занимаюсь и как мои занятия привели меня в этот кабинет.

– Ну вот, – пожилой озабоченно поскреб в затылке. – Да ты что ж, Саня, работы себе получше не нашел? Если хочешь, давай к нам, я поспособствую устроиться...

– Нет уж, лучше вы к нам, – повторил я старую киношную шутку, а пожилой отреагировал на нее странновато – подался ко мне, впился взглядом и спросил не без волнения:

– К вам? Куда?

– Да это я так... – поспешно заверил я. – Шутка.

– А‑а, – пожилой откинулся на спинку стула, и тот жалобно скрипнул.