Глава 9

— Эй, Берю!

Мы уже не в машине, а в какой-то голой комнатухе, куда едва пробивается свет через круглое слуховое окошко. Я связан, также как и Берю (который даже скорее весь перевязан), и лежу на полу рядом с ним. Мой соотечественник находится в сидячем положении и, грустно склонив голову на грудь, поет тоскливым протяжным голосом, созерцая концы своих пут.

— Берю!

Мой друг умолкает, поднимает голову и смотрит на меня опустошенным взглядом. Он выглядит очень усталым.

— Что вы сказали, месье? — лепечет он.

У меня возникает подозрение, что от удара шутильником по чану его бедные мозги превратились в майонез. Он добавляет:

— Мы случайно не встречались в Касабланке?

— Послушай, Берю…

— Я весь внимание!

— Я никогда не был в Касабланке!

— Я тоже. Тогда это была, наверное, пара других типов…….

Он полностью теряет ко мне интерес, роняет на грудь башку и затягивает неоконченную песню:

Мне становится не по себе видеть его в таком состоянии. Вам не кажется, что у бедолаги Берю поехала крыша? Впору передать несчастного на поруки Берте, чтобы она выгуляла его в кресле-каталке по Булонскому лесу, или же отправить проветриться на русской тройке с бубенцами по заснеженным степным просторам.

— Эй, Толстяк, возьми себя в руки!

Но я не успеваю надоесть ему. Пол, на котором покоится мое тело, вдруг уходит из-под моей спины. В тот же момент брызги пены залепляют слуховое окошко, которое на деле оказывается иллюминатором каюты. Ошибка исключена: подсознание Толстяка догадалось об этом — мы находимся в открытом море, вот почему он затянул «Синие волны».

— Берю, соберись с мыслями, чувак, а то тебя дисквалифицируют.

Он мычит, жужжит, урчит, чихает и, наконец, вновь поднимает башку. Он смотрит на меня, видит, узнает, улыбается и радостно говорит:

— Привет, чувак! Я неплохо вздремнул. Какова наша утренняя программа?

— Можно начать с посещения замка Иф, — вздыхаю я.

— Чего это тебе вдруг вздумалось? Я ничего не отвечаю. Он осматривается по сторонам, морщит лоб мыслителя и бормочет:

— А, собственно говоря, где мы, Сан-А?

— Вопрос, конечно, интересный!

— Да ты ведь связан!

— Почти так же крепко, как и ты.

— Неужели и я тоже?!

— Я уже, кажется, сказал тебе об этом.

— Вот же, черт возьми! Я начинаю припоминать: легавые! Как этим псам удалось отключить нас?

— Вряд ли это были легавые.

— Ты так думаешь?

— Да. Вчерашние наши знакомые тоже не были ими.

Тут, как в спектакле, распахивается дверь, и появляются пятеро типов. Среди них — двое вчерашних «легашей» плюс худой, но чрезвычайно элегантный старикашка с лицом пожилого ребенка. Вместо рта у него щель для опускания монет в копилку, вместо глаз — два кругляша для игры в лото и два лепестка лотоса вместо sxei. Да, чуть было не забыл! На месте шнобеля у него красуется расплющенная картофелина.

На нем очки в изящной золотой оправе, костюм цвета морской волны без всякой там соленой пены; седые волосы гладко зачесаны на пробор. Попутно я замечаю, что четверо других всячески выказывают ему знаки (и даже основательно проросшие злаки) глубочайшего почтения (метров двенадцать в глубину по моим самым скромным подсчетам).

Кортеж приближается к нам вплотную и останавливается, как вкопанный.