Чтобы осудить Жиля раз и навсегда, инквизиция искала такое преступление, для которого не существует возможности божественного милосердия. Этот язычник, погрязший в грехах римских цезарей, был не совсем тем объектом, который нужен для суда, связанного с колдовством. Поэтому Генриет, на французском и иногда на латыни, давал свои показания, стоя под распятием. Из них следовало, что его хозяин был человеком чувственным и слегка театральным. Выходя из большой комнаты после совершенного преступления, он ступал величаво и торжественно, словно играл на сцене. Тем временем все, кто находился вне комнаты, вряд ли подозревали о телах, в последних судорогах бьющихся по углам, и едва ли слышали слабые стоны, поскольку в самом начале детям затыкали рты, чтобы не слышать их плач. И после того как Жиль в самый последний момент делал разрез на шее мальчика, чтобы тот стал «спокойней», а скорее чтобы насладиться его предсмертными конвульсиями, слуги уносили тело, чтобы их господин мог без промедления броситься в постель и предаться молитвам. Еще, если верить показаниям Генриета, слишком долго свисали с больших крючков по углам комнаты. Даже таким образом Жиль де Рэ получал удовольствие. Когда все было кончено, они относили тела вниз, отделяли головы и показывали их хозяину, чтобы тот оценил, достаточно ли они хороши. Иногда его охватывала дьявольская ярость и он требовал множество детей, над которыми вначале издевался самым чудовищным образом, а потом убивал. Он привык купаться в крови, вскрывая свои жертвы и ложась между ними. Иногда он опускался на колени перед горящими телами и смотрел в лица, освещенные лижущими их языками пламени. Он любил созерцать гниющие головы, которые были засолены в сундуках, «самые красивые, чтобы сохранить их подольше», и целовать их в губы. Эти ужасные заготовки осуществлял Пуату.

Казнь Жиля де Рэ

Ни во время этой бойни, ни при безумствовании в наслаждениях Жиль де Рэ не переставал бормотать молитвы, обращенные одновременно и к господу, и к дьяволу, и убеждал свои жертвы молиться за него в небесах. На следующий день проводилась большая месса, посвященная жертвам.

Существует либо безумие, либо очень коварное письмо маршала королю, где он признается, что удалился в свое поместье Рэ потому, что почувствовал к дофину Франции «такую страсть и нечестивое желание, что однажды убил бы его». В то же время он умоляет короля позволить ему удалиться к кармелиткам.

Это привело к тому, что король, прекрасно зная, что Жиль не безумен, полностью перестал принимать участие в процессе против одного из самых высокопоставленных военных королевства.

24 октября заключенного ввели в комнату для допросов в замке Буффэй. В облачении ордена кармелиток, опустившись на колени, она начал молиться. За гобеленами были приготовлены все инструменты для обычного допроса: дыба, клинья и веревки. Жиль полагал, что герцог Британский находится там же, за занавесью. Пьер де л'Опиталь призвал его исповедоваться. Затем Жиль обратился к королю Франции. Великий сенешаль заявил, что слуги рассказали почти все. И ему негромко зачитали показания Пуату и Генриет. Бледный как смерть, Жиль отвечал, что они рассказали правду, что он действительно забирал детей у матерей и делал с ними вышеописанное, и иногда вскрывал, чтобы изучить сердца и внутренности; некоторых из них он описал, вспоминая их красоту, и согласился с восемьюстами убийствами и тремя магическими попытками вызвать дьявола — одной в Тиффоже, другой в Бурнеф-ан-Рэ; где происходила третья, он не мог сказать, так как это было ночью и случайно.

Доказательства колдовства и содомии оказались настолько очевидны, что был назначен церковный трибунал под руководством епископа Нантского, поскольку эти преступления находились в юрисдикции церкви.