Доказательства колдовства и содомии оказались настолько очевидны, что был назначен церковный трибунал под руководством епископа Нантского, поскольку эти преступления находились в юрисдикции церкви. Все было готово. По приказу епископа в комнату зашел глашатай и призвал три раза Жиля де Лаваля, сира де Рэ предстать перед трибуналом.

Жиль не просил правителя Британии оспорить законность процедуры, а покорился судьбе и в сопровождении охраны предстал перед епископом.

Суд был недолгим. Обнародовались результаты предварительного расследования, хранившиеся в тайне. Итак, преступления против Бога и человека: убийства, изнасилования и содомия. Но страшнее всего «святотатство, отсутствие благочестия, составление дьявольских заклинаний и другая упорная деятельность в вызывании дьявола, магии, алхимии и колдовстве».

Наконец, когда епископ посоветовал ему готовиться к смерти, Жиль начал защищаться: связанный кровными узами с герцогом Британским, высший военный чин французской короны и первый дворянин, он мог предстать только перед судом равных, и с разрешения короля и герцога бретонского.

Жан де Шатогирон ответил ему так: «Суд церкви — высший суд и осуждает преступления, а не лицо, совершившее их. Кроме того, король и герцог согласны с тем, что приговор должен быть вынесен».

И Жиль де Рэ взял себя в руки. «Господа, молитесь теперь, чтобы моя смерть была легкой и безгрешной».

Приговор был: «Повесить и сжечь; после пыток, перед тем, как тело будет расчленено и сожжено, оно должно быть изъято и помещено в гроб в церкви Нанта, выбранной самим осужденным. Генриет и Пуату должны быть сожжены отдельно, и их прах развеян над Луарой».

На следующий день площадь перед Буффэем была забита народом. Жиль появился весь в черном, под бархатным капюшоном и в черном шелковом камзоле, отделанном мехом того же цвета. Спокойно и твердо он повторил, что говорил только правду.

26 октября в 9 часов утра процессия священников, несущих святое причастие, сопровождаемая толпой, молящейся за трех преступников, останавливалась у всех церквей в Нанте. В 12 часов Жиль де Рэ, Пуату и Генриет были отведены на луг в Бьессе, на окраине города, выше Нантских мостов, что на берегах Луары. Были сооружены три виселицы, одна выше, чем остальные. Внизу лежал хворост и сухие ветви.

Стояла прекрасная погода. Небеса отражались в реке; тополя и ивы как обычно шелестели на ветру. Вокруг была невообразимая толпа. В ней бесновались и рвали на себе волосы матери убитых детей. Более всего матерей повергало в отчаяние то, что имя сатаны действительно было вырезано на сердце одного из их детей, а правая рука другого смазана жиром проклятых животных, чтобы Жиль де Рэ мог сделать из них талисман, предохраняющий его от боли, которая может быть причинена водой, огнем или железом, до тех пор, покуда он носит талисман на себе.

Когда эмиссары герцога бретонского вступили в Машкуль, Жиль повсюду искал этот талисман; слуга Пуату рассказывал: Как только Жан Лаббе проник в замок, мой хозяин вскричал: «Пусть найдут скорее мой черный бархатный берет, в нем мои жизнь, честь и свобода».

Это была та самая рука ребенка, высушенная над углями, которую однажды вечером под полой плаща он принес Франческо Прелати, когда тот беседовал с духами тьмы. Однако как слуги ни искали, они ничего не нашли. Видимо, дьявол забрал себе свою собственность.

Медленно читая «De Profundis», осужденные прибыли на место казни; и каждый присутствующий влил свой голос в общий хор. Эхо этих звуков достигло слуха герцога, оставшегося в своем замке для того, чтобы он не смог помиловать осужденных.

Трагический реквием последовал за «De Profunds». Жиль поцеловал Пуату и Генриета, сказав: «Нет такого греха, которого бы господь не мог простить, если человек, просящий об этом, действительно раскаивается.