– Ну могу я тебе раз в год подарочек сделать? Обещал, обещал! Твое! Ну? По глоточку? Котлетка не остыла? Как свеча красиво горит, правда? Ну, пригубь, пожалуйста.

– Тонь, а где ты водку взяла? Мы тут с другом хотели принять чуток – везде только азербайджанский по сто семьдесят три.

– Надо было меня свистнуть. Ты впредь если что – ко мне. Гоша – помнишь?.. ну, неважно… он же на разливе работает. У него казенки всегда возьмешь, хоть залейся. И сверху не хапает… Я сразу с работы туда – прыг!

– Когда ты только успела…

– А я, как ты позвонил, в десять раз быстрее шевелиться начала. Ни скуки, ни усталости…

– Почему?

– По кочану. Обрадовалась, что тебе хоть что-то от меня понадобилось.

– А почему обрадовалась?

– А потому что ты не козел.

– А что это такое?

– Ой, да все ясно, вот пристал. Чего ты не ешь? Не нравится, да? Невкусно?

– Вкусно. Просто совершенно не хочется есть.

– А ты тогда выпей. И я с тобой.

– Да меня уж и так развезло.

– Развезло… Знаешь ты, что такое развезло… Просто расслабился, и глазки стали не такие больные… Ты прям уж такой замученный пришел, сердце в клочья.

– Все замученные.

– Ой, не скажи. Многим такая жизнь по сердцу. Кричи, бегай, рви – а делать ничего не надо. А ты, я ж знаю – работал бы да работал…

– Откуда знаешь?

– Оттуда. Ой, я сама запьянела. Вот здорово! Налей теперь ты, мужской рукой. Ага, хватит. И себе, себе! За то, чтоб у нас все было хорошо. Жаркая погода какая, да? Я так рада за твоих, что они в такую погоду отдыхают на свежем воздухе. Мальчик, верно, загорел, носик облупленный… А тут – духота. Можно, я переоденусь немножко? Полегче чего-нибудь… Отвернись, пожалуйста, на секундочку. А посмотри, какой я себе купальничек скомстралила. Как тебе?

– Тоня, а у тебя шрам поблек.

– Ой, Глебушка, не надо. Ты мне просто приятное хочешь сказать, от доброты. Шрам и шрам, привыкла.

– Честное слово.

– Как тебе купальничек мой?

– Оч-чень молодежный. Если прищуриться, как будто его и нет.

– Ой, ну ты скажешь! Цирки какие…

– Неужели сама?

– Конечно. Можно, я так посижу? И ты пиджачок снимай. Что за глупость – в такую жару, в доме, этак париться?

– Я с ним сроднился, Тоня.

– Не позволю. У тебя даже личико блестит от жары. Сама сниму.

– Тоня, не надо!

– Еще отбивается! Девушка за ним ухаживает, а он отбивается! Щас раздену! А ну, руки вверх! Да ты что, драться со мной бу… Ой!

– Ну, вот.

– Глебуш… Ой, еще! Твердые какие… Глебушка, что это?

– Крылья растут, Тоня.

Она потрясенно накрыла рот ладонями и несколько секунд стояла, чуть раскачивая головой.

– Бедный… Что же теперь?

– Не знаю.

– Из-за этого тебе и надо туда?

– Да. Могу ведь даже не успеть попрощаться, Тоня. Как они тут будут без меня в этой каше – ума не приложу…

– Прости меня. Ой, какая я змея! Прости!

– За что?

– Потом скажу… Как торчат. Совсем скоро, да?

– Быстро зреет. Будто, знаешь, долго собиралось и прорвало наконец. Так обидно, Тоня, ты не представляешь… Ведь я же не хочу!

– Больно?

– Сейчас уже не очень.