– Алло! – крикнул я. – Мне нужна машина как можно ско… Голос, не слушая меня, возник снова, и просьба умерла.

– С вами говорит электронный учетчик производства совместного предприятия «ИБМ – Проминь». Уважаемый товарищ! Вы непозволительно долго ведете телефонный разговор, перегружая общественную сеть коммуникаций и препятствуя нормальному общению граждан. Поэтому ваш телефон отключается на недельный срок. Не позднее завтрашнего дня вы должны внести штраф в размере семисот сорока шести рублей пятидесяти копеек по адресу: Синопская набережная, четырнадцать, отдел внеочередных платежей, в противном случае ваш аппарат будет снят. Благодарю за внимание.

Я постоял еще секунду, уже ничего не говоря и не прося, затем помертвелой рукой положил помертвелую трубку. В ней было тихо. Ни дальней музыки, ни треска. Все. Не ждите ответа.

Было без четверти восемь. Я осторожно огладил спину. Без пиджака на улицу мне уже не стоило выходить, рубашка отчетливо натянулась на двух выпирающих, словно из литой резины, горбах.

Киношники отсняли демонстрантов, и те начали расходиться, сворачивая лозунги и дожевывая оставшиеся бутерброды с севрюгой. Зной шел волнами, изредка перемежаясь порывами затхлой прохлады из проходных дворов. День истекал – первый из шести-семи, что мне остались. Я вошел в будку телефона. За эти три часа в ней появилась новая надпись: «Если встретишь наркомана – раздави, как таракана!» Неприличных слов теперь уже почти не писали, всколыхнулись новые, социальные интересы. Прямо над аппаратом было вырезано глубоко и резко: «Люби свою Родину!» А на полочке слева было начирикано шариковой ручкой: «Честным кобелям СПИД не страшен. А будешь сношаться с кем попало–сдохнешь, как Сталин, без причастия!» Я разглядывал все это, прижимая горячую трубку к щеке, а длинные гудки мерно улетали в квартиру директора и никого не могли дозваться. Десятый, одиннадцатый, двенадцатый… Я нажал пальцем на рычаг и набрал снова. «Если встретишь наркомана – раздави, как таракана!» «Фашистов мы разгромили, но курумпированную часть аппарата еще нет». Написано было именно так. Пятнадцатый… семнадцатый…

– Алло! – произнес заспанный, крайне недовольный женский голос.

– Добрый вечер. Аркадий Иванович может подойти?

– Аркадий Иванович не может подойти. Аркадий Иванович улетел в Москву.

Трубка едва не выпала из моей руки.

– Как улетел? Куда?

– Ну говорю же вам русским языком – в Москву. В командировку, час назад. Завтра шестидесятилетие академика – секретаря Отделения АН, в которое входит папин институт, – слова «папин институт» голос произнес с такой небрежностью, а слова «академик-секретарь» – с такой лихой привычностью к титулам, что тщета разговора стала очевидной. Но я все-таки спросил – с удивительным для самого себя спокойствием, равнодушием даже:

– Это Глеб Пойманов. Мы с ним созванивались три часа назад по важному делу. Он ничего не просил мне передать?

– Нет, – почти негодующе ответил голос. – Он весь исхлопотался…

– До свидания, – сказал я и повесил трубку.

Стоял в будке и не выходил. Куда бы еще позвонить? Ничего не шло на ум. Только всякая фантастика роилась: рвануть на Финляндский и дать взятку диспетчеру… если удастся его найти… Обмануть перронных контролеров и поехать зайцем, авось не нарвусь на контроль линейный… Выйти из города по Приморскому шоссе и голосовать всякую машину, какая-нибудь да подбросит, если денег пообещать побольше… Я вынул бумажник и посчитал деньги. Денег было негусто.