— Я уже заметил, — спокойно сообщил Пичугин. — На записи признаки болезни определяются только у Бражникова. Одно это ставит под большое сомнение если не теракт, то применение бактериологического оружия именно по бункеру — точно.

— Э, погоди. При чем тут это? Ни бактерия, ни вирус сразу не действуют. У любой болезни есть скрытый, то есть инкубационный, период. У Бражникова симптомы уже проявились, у других нет…

— В том-то и дело! — Пичугин бесцеремонно перебил своего куратора. — Во сколько смена вошла в бункер?

— В девять ноль-ноль.

— А признаки недомогания у Бражникова когда проявились?

— Кашлять он, судя по записи, начал часам к пятнадцати. Еще до выхода объекта на опасную орбиту.

— Раньше, — уверенно заявил Пичугин. — Надо еще раз просмотреть, свериться с показаниями времени. Косвенные признаки недомогания у него видны намного раньше, где-то с двенадцати или около того!

— Что-то разглядел?

— Да. Мотайте назад, я скажу, где остановить. Еще. Еще. Стоп!

— Вот! Даже десять пятьдесят, — озвучил Ковалев цифру времени в углу экрана. — И что тут такого видно?

— Еще чуть назад, где полковник появляется в зале. Вот. Смотрите. Он садится, сразу распускает галстук и расстегивает рубашку.

В кадре Бражников перебросился парой фраз с оператором по поводу духоты, потом велел техникам включить кондиционеры.

— Тут он уже почувствовал себя плохо, понимаете? — Пичугин глянул на Ковалева.

Тот выключил звук, а запись оставил.

— Не совсем, — признался он.

— Смотрите. В девять утра Бражников заступает на смену. А через два часа, в одиннадцать, он уже ощущает признаки недомогания. При этом в пятнадцать часов, то есть еще через четыре часа, никто из операторов еще явно не болен. Ловите суть? Если был атакован бункер, то все должны были заразиться одновременно.

— Получается, поражен был только Бражников? — Ковалев хмыкнул. — Надо выяснить, существует ли вирус столь избирательного действия.

— Вряд ли. Вариантов может быть масса, но, в любом случае, я уверен, что это не теракт.

— Но если атаковали именно Бражникова?

— Это больше похоже на правду. Но тогда это скорее отравление, чем заражение.

— Час от часу не легче. Инъекция?

— А каковы показания самого Бражникова?

— В этом и беда. Он не способен давать показания. Он очень плох. Бредит.

— И вы не пытаетесь оказать ему помощь? — ужаснулся Пичугин.

— Пожертвовав при этом всем гарнизоном? А может, городом? Областью? Что нам известно? Ноль! Мы вскроем бункер, чтобы спасти одного человека, пусть очень важного для страны, для науки, для обороны. Но что будет дальше?

— Но если это отравление, а не зараза? Он умрет, не получив помощь, а как вы себя будете чувствовать? Вы говорили о преступности паникерства, но разве запереть бункер — не то же самое? Может, он алкоголем отравился, едой. Не думали?

— Черт! — Ковалев поднялся из кресла и принялся мерить шагами комнату. — Я думал, что положение крайне хреновое. Тут появляешься ты, и оказывается, что на мне лежит еще больший груз ответственности, чем поначалу. И никаких зацепок…

Пичугин молча взял пульт и принялся просматривать запись в ускоренном режиме.