А теперь что? Теперь она счастлива, потому что ее как следует, качественно, до звездочек перед глазами ублажают в постели? Раньше Гульнара и слов-то таких к себе применить не могла. А теперь…

А теперь она не могла даже, задрав нос, фыркнуть, как раньше, что такой простой штуке, как секс, придают слишком много внимания. Нормально ему внимания придают. Столько, сколько положено. Потому что эта простая штука может сделать тебя очень-очень счастливой.

И дело даже не в тех совершенно удивительных, не похожих ни на что в ее жизни ощущениях тела. Не в удовольствии, которое дарил ей Булат, и которое не могло сравниться ни с вкусной едой, ни с теплой ванной, ни с массажем.

А в том, что Булат вдруг стал близким. Очень близким. Таким близким, как никто. Ближе, чем отец, которого Гульнара очень любила. Ближе чем брат, которого Гуля, несмотря на все их взаимные шпильки, обожала. Мужчина, ближе которого для нее никого нет. Это такой эффект от их взаимной… консумации? Или именно это и называется — любовь? И Гульнара влюбилась в собственного мужа?

* * *

— Глядя на тебя, семейная жизнь не кажется такой уж страшной штукой.

— Откуда вообще эта фантазия про семейную жизнь?

— Ну, ты же знаешь, хорошую вещь браком не назовут.

Булат поставил подпись на последнем документе, откинулся в кресле и посмотрел на Вадика. Коновалов, как обычно, сидел и делал вид беспечного и довольного всем человека. Только Булат точно знал, что стоит за всем этим. Но у них с Вадимом принцип — без приглашения в душу не лезть.

— Знаешь, — продолжил вещать Коновалов. — Я, в принципе, не удивлен. У тебя же на лбу стоит штамп — «Женатик».

— Да ладно? — Булат потер лоб.

— Точно-точно. Я знал, что рано или поздно ты обязательно женишься. Удивлен только, что ты так долго продержался. Ты всегда был чужим в нашем стане убежденных холостяков.

— Что, вчера была ампутация? — Коновалов лишь хмыкнул, а Булат продолжил: — Ты всегда после ампутации философски настроен.

— А! — махнул рукой Вадим. — Ненавижу циркулярки. Слушай, давай посидим в пятницу?

Булат не торопился с ответом. Сочетание «Ненавижу циркулярки» и предложения посидеть было явным знаком, что Вадику нужно облегчить душу. А заодно ее проспиртовать. Но мысль, что ему придется на целый вечер оставить Гульнару, Булату категорически не нравилась. Правда, сама Гуля не так давно встречалась с подругами. И как раз в пятницу. Но это было до. До того, как многое — если не все — переменилось между ними.

— Хочешь, я позвоню твоей жене и отпрошу тебя?

Так, если Вадик оперирует такими словами — ему и правда плохо.

— Перестань. В пятницу, в семь. На нашем месте.

— Возьми с собой Гульнару, — произнес Вадим все тем же беспечным тоном.

— Я что, похож на идиота? Чтобы позволять своей жене слушать, как ты будешь рассказывать про свою любовь к циркулярным пилам?

Вадим ничего не ответил.

* * *

Булат сидел, прижавшись виском к прохладному стеклу. За окнами такси мелькал ночной город, а в голове у Булата мелькал прошедший вечер.

Мужская дружба не терпит сантиментов. Булат считал себя неплохим диагностом. И диагноз был очевиден: «Что-то надо делать с Вадькой». Потому что один Булат это не вывезет. Тем более, у него теперь семья, жена, в перспективе дети. Нет, брак не может помешать настоящей дружбе. Но и регулярное проспиртовывание душевных ран — это тоже путь в никуда. Сейчас Булату это стало совершенно очевидно. Вадику нужен свой родной человек, такой, к которому можно прижаться — не только ночью в постели, но и так, чтобы не хотелось заливать саднящую душу вискарем.