— Хоть бы слово сказал! — возмущалась одна пикетчица, крупным планом мелькнувшая в тот вечер по всем каналам телевидения.

И все же время шло, пусть и не так быстро, как хотелось бы. В субботу накануне Пасхи вернулась Аглая — Вера услышала в трубке ее тихий голос и фоном — детский щебеток.

…Соседская область начинается в сотне километров от Николаевска, и места те мне знакомы — приснопамятный Краснокозельск, где жил теперь наш отец, географически принадлежит к Соседской области. В Николаевске этот край называют «сибирской Швейцарией», потому что здесь много чистых озер, стройных лесов, есть горы и, как следствие всех этих красот, — санатории с домами отдыха.

Ввалившись в переполненный, последний автобус до Соседска, я простояла на ногах три часа, принимая на себя все повороты и обгоны, благодарная водителю за грубую езду: она не позволяла утонуть в страшных мыслях. Лес в окнах выглядел жутким черным забором — даже записной храбрец не сразу вступит в безликую чащу тесно составленных деревьев. Но вот стал появляться фонарный свет, гирлянды городских огней. Соседск быстро промчался за окнами, не оставив ни одной зарубки в памяти. Автовокзал был здесь большим и светлым, как детские мечты о взрослой жизни.

Я сунулась в полуоткрытое оконце «Роспечати», и милая тетка в очках, лежавших на груди как на стуле, объяснила мне дорогу до «Березового леса»: «Совсем недалеко, доча, только не забудь сойти на втором повороте». Мне опять повезло: последним пассажиром я влетела в поздний автобус.

Водитель этой колесницы был сумрачен, курил злобно, будто у него имелись личные счеты со своими легкими. Он не без шика притормозил у своротки к санаторию — в свете фар тянулись в небо лубочные березки и весело резвились буквы на вывеске «Березовый лес».

Мимо шумно летели автомобили, покрывая обочины высокими фонтанами грязи. «Девка, а забирать тебя кто станет?» — спросил вдруг водитель, но, не дождавшись ответа, уехал. Задняя дверь автобуса была сломана и гремела, как листовое железо.

Я в последний раз глянула на шумную трассу и зашагала по дорожке к дому отдыха. Глухие ворота проглядывались сквозь белый частокол деревьев — березы походили на голые шеи каких-то животных, не могла вспомнить каких. Под ногами чвакала грязь. Наконец передо мной выстроились темные терема, огражденные забором. В забор упирался огромный джип — немногим меньше давешнего автобуса.

Ворота оказались открыты. Я толкнула помутневшую от времени деревясину и столкнулась с азиатом из конторы Зубова: он был в расстегнутой куртке, встрепанный — но я все равно его узнала. «Батыр Темирбаев», — вспомнились слова Артема.

— Там никого нет, только сторожиха, — сказал он мне.

В белом лунном свете хорошо виднелся встревоженный силуэт на крылечке. За Батыром шагали трое крепышей, тоже зубовского розлива.

— Были один день, а сейчас уехали в лагерь, на Алтай. — Батыр нервно разыскивал в кармане сигареты, пока один из крепышей не догадался поднести ему пачку. — Пионерлагерь «Космос», под Барнаулом. Мы едем прямо сейчас, хочешь с нами?

Я потом только догадалась, откуда он узнал про меня и Петрушку — привет от Веры с Артемом длиной в сотни километров.

Батыр занял «место смертника», а для меня откинули сзади сиденье — фактически я находилась в багажнике, вынужденно наблюдала крошечные детские ролики, заброшенные сюда с лета и позабытые. Крепыши держались замкнуто, Батыр хмуро молчал всю дорогу и только во время редких перекусов в придорожных шашлычных спрашивал у крепышей необязательные вещи. Шашлык, мертвецки жесткий, нестерпимо пахнущий углями, надолго застолбил место в моих ночных кошмарах.