— М-м… м-м… Вы хотели бы забрать из нашего банка ваши сбережения, мистер Браш? — произнес наконец президент с той доверительной интимностью, с которой обычно говорят о вопросах, касающихся личной гигиены.

— Да, мистер Саутвик, — ответил Браш, прочтя имя президента на табличке, привинченной сбоку к столу.

— …и вы жертвуете ваши проценты банку?

— Да.

— И что же прикажете делать с вашими деньгами?

— Я не имею права советовать вам. Деньги не мои. Я не заработал их.

— Но зато ваши деньги, мистер Браш, — я прошу прощения, — ваши деньги заработали их.

— Я не верю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.

Мистер Саутвик судорожно дернулся, словно что-то проглотил. Затем произнес поучительным тоном, которым обычно объяснял своей маленькой дочери порядок вещей:

— Но деньги, которые вы вложили в наш банк… Эти деньги работают на нас. Ваши проценты — это часть дохода, который мы с вами получили.

— Я не признаю доходов подобного рода.

Мистер Саутвик подвинул стул ближе и спросил:

— М-м… м-м… Могу ли я узнать, почему вы решили забрать ваши деньги именно сегодня?

— Отчего же, охотно вам объясню, мистер Саутвик. Видите ли, я уже давно размышляю о деньгах и о банках. Конечно, полной и точной теории у меня пока еще нет. Я хочу заняться этим всерьез в ноябре, во время отпуска. Но, во всяком случае, для меня уже сейчас совершенно очевидно, что нельзя заниматься накоплением денег. До недавнего времени я полагал, что мы должны скопить немного денег — ну, скажем, сотен пять долларов — на старость, знаете ли, на случай операции аппендицита или неожиданной женитьбы — словом, как говорят люди, «на черный день». Но теперь я понимаю, что это неправильно. Я дал обет, мистер Саутвик. Я дал обет Добровольной Бедности.

— Добровольной — чего? — спросил мистер Саутвик, выпучив глаза.

— Добровольной Бедности, сэр, вслед за Ганди. Я во всем стараюсь следовать своему обету. Принцип состоит в том, чтобы не иметь никаких денежных накоплений. Понимаете?

Мистер Саутвик вытер пот со лба.

— Когда приходит мой ежемесячный чек, — совершенно серьезно продолжал Браш, — я немедленно избавляюсь от всех денег, что остались от чека за прошлый месяц, но в глубине души осознаю, что это нечестно. Если быть честным перед собой, я всегда помню, что у меня постоянно припрятаны пять сотен долларов в вашем банке. Но отныне, мистер Саутвик, я не нуждаюсь в банках. Прошу вас понять тот факт, что, держа у вас деньги, я тем самым признаю, что живу в страхе.

— В страхе? — вскричал мистер Саутвик.

Он стукнул в кнопку звонка так сильно, что, казалось, чуть не развалил стол.

— Да! — сказал Браш, повысив голос до тона, которым возвещают окончательную истину. — Еще ни одного человека накопления не сделали счастливым. Все деньги, запертые здесь, копятся только потому, что люди боятся «черного дня»! Они боятся, как они говорят, что за плохими временами придут худшие. Мистер Саутвик, скажите, вы верите в Бога?

Мистер Саутвик являлся дьяконом Первой Пресвитерианской церкви и уже целых двадцать лет носил во время церемоний красные бархатные штаны, но при этом вопросе он подпрыгнул, словно его ткнули иголкой в известное место.

На звонок явился клерк.

— Немедленно ко мне мистера Гогарта, — приказал президент хриплым голосом. — Немедленно!

— …Тогда вы должны понимать, о чем я говорю, — продолжал Браш. Теперь его голос был, наверное, слышен даже на улице.