Ощущение, что город прифронтовой, не исчезало. Черт возьми, неужели прав Черчиль, заявивший, что война только начинается?

У Лили сильно болел правый бок: не могла ни нагнуться, ни кашлянуть. Юбка сваливалась с ее тощих бедер.

Она старалась уйти в общественную работу: писала передовицы для стенгазеты, оформляла классный уголок «Последних известий», вместе с пионерами ходила смотреть фильм «Парень из нашего города», а прочитав «Педагогическую поэму» Макаренко, провела ее обсуждение… В редкие свободные часы, возвращая пальцам память, разучила «Лунную сонату» Бетховена.

Но тревога не исчезала, только ушла куда-то вглубь, вгрызалась в душу. Живы ли отец, Максим Иванович? Опять оставлен Харьков, не затихали бои под Таганрогом.

А это убожество с одеждой! Мама переделала старый отцовский пиджак в жакет для Лили, карман на нем оказался с правой стороны.

С наступлением темноты она пыталась спать, но сон не шел. Тревожила неопределенность на фронте. И беды вокруг: получив похоронку на мужа, тетя Настя почернела, потеряла голос от рыданий. Заболела цингой мама… Да когда же всему этому конец?!

В июле пришла радостная весть: Советская Армия, начав наступление на Орловско-Курском направлении, заняла 110 населенных пунктов.

Лиля по этому поводу устроила в квартире генеральную уборку, долго играла, пела «Темную ночь», а потом, отправилась в кино.

Ее потрясла игра Марецкой в фильме «Она защищает Родину». Прямо душу перевернула.

Ждали еще две радости: письмо из госпиталя от папы — обещал приехать на побывку. И письмо «с того света» — от Левы. Оказывается, он сейчас в армии. Начиналось письмо словом «Дорогая», а кончалось — «Целую».

…В школе новые ученики, новые учителя. Усиленно поговаривали, что с этого года обучение станет раздельным, а их школа — девчачьей, с такими предметами, как кулинария, рукоделие. Этого еще не хватало!

Она решила сразу по окончании девятого класса пойти на подготовительные шестимесячные курсы инженерно-строительного института. После этих курсов в институт принимали без экзаменов. К тому же курсантам выдавали стипендию, рабочую продуктовую карточку, прикрепляли к столовой. Хотелось наверстать упущенное время, поддержать маму.

Клавдия Евгеньевна, заподозрив жертвенность, подняла шум:

«Зачем? Я спрашиваю — зачем?» Но Лилия была непреклонна.

— Папа одобрит мое решение, — твердо сказала она.

Лиля сделала на дому у знаменитого мастера Миртова шестимесячную завивку и сразу стала выглядеть взрослой.

Стеллу она встретила возле парка Горького. На той безупречно сидело платье из шотландки в голубую клетку, тонкие ремешки облегали красивые ноги.

Лиля хотела пройти мимо, сделать вид, что не узнала, но Стелла сама подошла, проговорила просительно:

— Здравствуй, Зикзюша.

У Новожиловой было хорошее настроение — только что она узнала о зачислении на подготовительные курсы, — и ей не хотелось его портить.

— Здравствуй, коли не шутишь, — сказала она неприязненно.

Лагутина побледнела.

— А я уезжаю из Ростова. Десятый класс буду кончать в другом городе.

— А как твой фриц поживает? — непримиримо спросила Новожилова.

Стелла расплакалась. От жалости к себе? Или от стыда?

— Какая ты жестокая, — сказала она тихо, — я тебя прошу… в память о старой дружбе… зайдем на минутку к нам. Мама будет рада.

Зачем — им это? Может быть, боятся, что я их выдам? Хотят усыпить, задобрить… Или устыдились своего поведения? Заговорила совесть?

Внутренне кляня себя за беспринципность, Новожилова согласилась зайти.