В ноябре Трантер пригласил на обед Патрика Уоррендера, литературного редактора одной из газет, постоянно заказывавших ему рецензии. Приглашены были также супружеская чета, знакомая ему еще по Оксфорду, и женщина-романистка одних с ним лет, которая зарабатывала на жизнь, регулярно выступая по радио, где она излюбленным в этой отрасли массовой информации тоном — одновременно и материнским и угрожающим — описывала «Моби Дика» как «книгу для подростков», а «Анну Каренину» — как «плохо написанный роман». Патрик был геем, поэтому приглашать еще одну женщину нужды не было, и разговор, очень интересный, затянулся до часа ночи.

В купленных Трантером воскресных газетах были напечатаны две его рецензии. Одна пострадала от обычной подчистки — лучшие его выпады были урезаны или изменены; другая осталась нетронутой — это, как правило, означало, что Патрик Уоррендер, поздно вернувшийся после ланча в мужском клубе, ошибся при подсчете места, отведенного под другие материалы, и волей-неволей позволил Трантеру разойтись в полную силу. Так или иначе, рецензии выглядели неплохо. Трантеру представлялось, что он смог не только продемонстрировать недостатки обеих рассмотренных им книг, но и показать, что их авторы являются, и в довольно существенном смысле, мошенниками.

Он перешел в кухоньку, смотревшую на зады одинаковых домов его улицы. Женщина в мусульманском головном уборе (как он называется — чадра? бурка?) развешивала на веревке выстиранное белье. Так им это разрешено? — удивился Трантер. На каком-то уровне сознания он путал мусульманок в их традиционной одежде с монахинями. Вот, например, разрешается ли тем и другим ездить на велосипеде или играть в настольный теннис? И что при этом получается — кощунство или просто потешное зрелище?

В одном дворике разбирал свой мопед боснийский военный преступник, а из следующего за ним неслись пронзительные крики — там, на крошечной лужайке, четверо мальчуганов из быстро разросшейся семьи польских католиков ухитрялись играть в футбол.

Налив себе чашку чая, Трантер вернулся в гостиную и взял из стопки третью газету. Спортивный и экономический разделы он отправил в мусорную корзину и обратился непосредственно к литературному. Молодой романист с похвалой отзывался о книге, посвященной истории шариковой ручки, именуя ее изобретение «культовым» и цитируя между делом Роланда Барта и Эрика Кантона. Жизнеописание Доры Каррингтон было сдержанно одобрено автором биографии Роджера Фрая. «Урожай не из лучших, но пьется большими глотками» — такой приговор вынес ведущий газетного «дневника» путеводителю по винам Нового Света, между тем как член парламента от дербиширского ярмарочного городка отверг мемуары американского государственного секретаря как «поттеризм».

Все это Трантера не интересовало. Годы, проведенные им на этой работе, научили его переходить прямиком к литературным страницам газет, вот их-то он читал примерно так же, как менеджер какого-нибудь фонда просматривает сводку рыночных цен. Различие состояло в том, что у Трантера не было ни капиталовложений, ни фаворитов; он не стремился увидеть устойчивый рост, не говоря уж о буме. Его привлекали лишь отрицательные рецензии. Крах — вот что ему требовалось: крах и испепеление — провал, падение, паника. Ему нравилось, когда ядовитые молодые критики изничтожали признанных авторов, и не меньшее удовольствие он получал, когда маститые курильщики трубок прихлопывали, точно муху, какого-нибудь шустрого новичка. Его коньком была игривая, увертливая рецензия, предлагавшая читателю разделить мнение ее автора о том, что вся карьера данного писателя — попросту жульнический трюк, позволивший ему, писателю, наживаться за счет легковерных книгочеев. Трантер равно отвергал то, что предлагали погрузневшие от почестей прославленные старики и фотогеничные молодые женщины.