Профессия машиниста метро наделяла ее и властью и ответственностью. Почти все, чему ее обучили, сводилось к соблюдению мер безопасности и к заботе о жизни пассажиров; при этом поезд управлялся одной-единственной рукояткой, а водить его было гораздо проще, чем автомобиль. Когда Дженни только-только приступила к работе, один старый машинист сказал ей в столовой: «Нам платят не за то, что мы знаем, а за то, что умеем», — последнее включало в себя и умение стронуть с места прослуживший лет сорок состав, когда в нем что-нибудь отказывало, а в холодную пору это случалось довольно часто.

Дженни жила в квартире с двумя спальнями, находившейся в Дрейтон-Грин, западном пригороде, заклиненном между Илингом и Новой Индией, в которую обратился Саутхолл. Вторую спальню занимал Тони, ее младший единокровный брат, безработный. Знакомы Тони и Дженни были всего несколько лет, хотя их матери-одиночки знали из случайных обмолвок отца, что у него есть и другие дети. Тони, питавший интерес к своим братьям и сестрам, которых насчитывалось, как утверждали некоторые, шестеро, сам отыскал сестру. Мать Дженни, Мария, считала Тони приживалом, таким же, как его отец, и говорила, что Тони «зарится на денежки» ее дочери. Конечно, на чек, что получала Дженни каждую неделю, он посматривал не без зависти, хотя, в сущности, после того как она уплачивала налоги и отдавала 250 фунтов в неделю за квартиру, у нее на руках оставалось не многим больше того, что требовалось для еженедельной закупки продуктов. Сам Тони потихонечку проживал пособие по безработице за прошлый год. Ради сохранения права на льготы Тони приходилось браться за работу, которую ему время от времени предлагали, однако, оттрубив положенное, он тут же возвращался к прежней жизни.

Из его комнаты в глубине квартиры была видна беговая дорожка стадиона. В школьные годы Тони считали многообещающим бегуном на дистанцию 400 метров, однако, чтобы стать таковым, нужно было тренироваться по выходным, поскольку в будние дни учителя обращаться по вечерам в тренеров не желали — на сей счет имелось какое-то исторически сложившееся правило, а Тони считал, что подниматься по субботам в семь утра и тащиться на метро из Тоттенхэма в Харрингей — явный перебор. Ему нравилось думать, что он поддерживает форму, играя по воскресеньям в футбол в парке Ганнерсбери, хотя в свои двадцать семь он уже набрал несколько лишних фунтов и обзавелся брюшком. Травка, которую он покуривал, вызывала у него аппетит к еде, а не к спорту; по вечерам Тони отправлялся в один из харлсденских пабов, а оттуда в какой-нибудь клуб, где налегал на пиво и бурбон.

Дженни он не понимал. Что может заставить молодую женщину каждый день вставать с утра пораньше, влезать в тяжелые башмаки с защитными резиновыми подошвами и водить поезд по темным подземным норам? А эта ее столовка, этот хрен моржовый — начальник дистанции, этот их клуб, и запах, и темнота подземки… А вернувшись с работы домой, она сидит и книжку читает. Или играет в скучнейшую игру «Параллакс».

Тони винил во всем Листона Брауна, с которым Дженни путалась, когда ей было девятнадцать. Любой мужик сразу просек бы, что этому Листону нужно. В свои тридцать девять лет он имел троих детей от разных женщин и слишком много денег, заработанных при застройке Северного Лондона. Он играл в гольф в довольно сносном клубе, расположенном неподалеку от шоссе М40, и был членом еще одного клуба, вест-эндского, печально прославленного своими стриптизершами и непомерными ценами.