— Я чувствую себя какой-то мошенницей, — сказала она Молотку. — Я же простая йоркширская девушка, а разоделась точно махарани.

Молоток улыбнулся:

— Ты прекрасно выглядишь. А почитать родину наших предков — это мысль правильная. В конце концов, этим днем мы обязаны пикулям с лаймом.

— Придуманным, как ты однажды сказал мне, британцами.

— Чшш. Ты только ее величеству об этом не говори. Вдруг она передумает.

Волнение, владевшее Молотком, сопровождалось необычным для него легкомыслием. Хасан ради предстоящего события побрился и надел темный костюм с узкими брюками и синим галстуком. Он смотрел в окно на улицы Ист-Хэма, на магазинчики торговцев тканями и зеленщиков, на лотки, на вывески мелких предприятий и думал, какой долгий путь проделали многие из этих людей, чтобы попасть сюда. И о том, какую борьбу им все еще приходится вести. Кафиры, которых он видел здесь, носили кроссовки и плотные куртки, однако многие из прохожих так и оставались в одежде уроженцев северо-западного пограничного района Пакистана или Аравийского полуострова, под которую они надевали все, что способно было защитить их от холода. Как неприятны были ему пораженческие рассуждения Шахлы о том, что она называла «мусульманской политикой», о том, что никакого исламского государства никогда не будет, ведь эти слова обрекали его соплеменников на вечную жизнь визитеров, людей второго сорта — незаконных, в сущности, переселенцев, поналезших в чужие страны и политические системы.

У ворот дворца Молоток вытащил из кармана несколько присланных ему печатных страниц с инструкциями и вручил Джо разрешение на парковку: карточку с белым «М» на красном фоне. Как только все вышли из машины, их направили к широким каменным ступеням, устланным малиновым ковром. Здесь Молоток расстался с Назимой и Хасаном — ливрейный лакей повел обоих в бальную залу, к местам, откуда им предстояло наблюдать за церемонией.

Глядя им вслед, Молоток ощутил острую боль, а затем шагнул вперед, к парадным дверям дворца. Поднявшись по ступеням, он оказался в огромном прямоугольном помещении со множеством старинных картин, голландских, французских — этого он сказать не мог. Женщина в черной юбке и кардигане — похожая на тех, что ведают в ресторанах выдачей готовых блюд, подумал Молоток, — спросила у него, какой награды он удостоен. Тех, кому предстояло стать командорами и рыцарями-командорами Ордена Британской империи, направляли в одну сторону, а будущих офицеров и кавалеров того же Ордена — в другую; и первым и вторым было отведено по загончику, отгороженному алым шнуром вроде тех, какими в почтовых конторах отделяются от прочей публики очереди.

Молоток поболтал о том о сем с такими же, как он, будущими ОБИ, стараясь между тем припомнить затверженный урок. «Бетджемен… Да, действительно. Возможно, его недооценивают. Это Филип Ларкин, но без его меланхолии». Или все-таки Тед Хьюз? Подошел служитель и прицепил к лацкану Молотка крючочек, на который в скором времени будет подвешен орден.

Еще через несколько минут в помещение быстрым шагом вступил и с большим воодушевлением представился собравшимся величавой наружности господин в мундире с золотыми галунами и брюках с багровым кантом:

— С добрым утром, леди и джентльмены… Несколько необходимых пояснений… Порядок, если позволите так выразиться, подач…

Но Молоток разнервничался уже настолько, что почти ничего не слышал. Он перебирал затверженное. «Если она хочет, чтобы ее воспринимали всерьез, ей следует заучить разницу между „мой“ и „свой“». Да, но кто «она-то»? Ах, чтоб ее, забыл. Наверное, Вирджиния Вульф. Или Вирджиния это та, которая вставила «анальный» в «банальный»? И он попытался точно припомнить ноющий голос Трантера, — а ну как тот ему что-нибудь да подскажет.