— Знаете, — словно прочел наши мысли Лонни, — залезайте-ка в вагон и устраивайтесь. Не надо откладывать это до последней минуты.

Мы подошли к нашему вагону. Джой попрощался с Дженни, и мы оба принялись было благодарить Лонни, но тот и слушать не стал.

— Смотрите, приятели, не забывайте нам писать, — сказал он и посмотрел на меня с легкой усмешкой. — Ты задержись и попрощайся с Дженни, а мы с Джоем войдем в вагон и устроим ваш багаж.

Мы постояли с Дженни рядом несколько минут. Еще не рассвело. Мы говорили, наверное, то же самое, что говорят все влюбленные перед долгой разлукой, когда расстаются на годы, а то и навсегда. Я очень хотел, чтобы она не расплакалась, и она сдержалась.

— Прощай, Дженни, — наконец шепнул я и вскочил в вагон.

Мы с Джоем уселись на свои места, и через несколько минут поезд тронулся. Мы помахали друзьям в окно, а потом долго никто из нас не произнес ни слова.

Через час рассвело, и солнце осветило степь. За окном заиграли краски: свежевспаханная почва, зеленые побеги, леса, ручьи, голубое небо. Мы видели эти места зимой, но теперь не узнавали их. Ни льда, ни снега, ни завывания метели. Только вдруг мы заметили фигурку, устало плетущуюся вдоль полотна: мой ровесник, рассчитывающий на подаяние в ближайшем городке. В другом месте группа людей грелась у костра, кто-то замахал кофейником над головой. На станциях были расклеены плакаты: «Только Рузвельт прав». Один плакат был кем-то изорван в клочья, зато на другом кто-то надписал: «Да поможет ему Господь!»

Иногда мы обгоняли товарные составы, В открытых дверях теплушек стояли люди, другие сидели на крышах, болтая ногами. Среди них могли быть и те, кто ехал вместе с нами на Запад в ту ночь, когда мы покинули Чикаго: бродяга, который подсаживал Джоя в вагон, или тот мужчина, что подарил нам банку с бобами.

На платформе какой-то станции мы увидели мальчишку в белой куртке. Он нес к поезду бутерброды, молоко и кофе.

— Хочешь есть? — спросил я Джоя.

— Просто умираю от голода, сказал он и, спохватившись, посмотрел на меня сконфуженно. — Как глупо вышло, — пробормотал он. — Такими словами не бросаются.

И правда, его слова резали слух. Еще недавно, когда он действительно голодал, ничего подобного я от него не слышал.

Мы поели не торопясь, со вкусом. В вагоне было немного пассажиров, мы сняли ботинки и положили ноги в одних носках на соседний диван. Джой съехал на самый краешек сиденья, чтобы его ноги оказались вровень с моими.

— Ты подрос, Джой, — сказал я ему, — несмотря ни на что!

Он довольно улыбнулся: я редко его хвалил. Прошел кондуктор и шутливо щелкнул Джоя по носу компостером.

— Ездили на каникулы? — спросил он нас.

Мы с Джоем переглянулись.

— Да, пожалуй, так можно сказать, — ответил я.

Но кондуктор не очень-то нами интересовался, просто спросил из вежливости. Кивнув, он прошел дальше. Женщина, сидевшая через несколько рядов от нас, остановила его, и мы слышали, как он ответил:

— Будем в Чикаго примерно через два часа, мадам.

При этих словах я невольно вздрогнул. Родители могли так отвыкнуть от нас, что мы им покажемся чужими. Придется заново узнавать друг друга. Мы будем скучать по Лонни, бабушке и Дженни. С мамой, конечно, будет просто. С ней можно обо всем поговорить, все рассказать: о том, как я работал в балаганах, как играл в ресторане в Омахе. Расскажу ей о Дженни, а может быть, даже и об Эмили. Китти тоже будет интересно. Она настоящий друг, на нее можно положиться. Известить ли мне мать Хови? Как она отнесется к известию о гибели сына? Больше всего я боялся встречи с отцом. Каким он будет теперь, что мы скажем друг другу? И снова мне вспомнилось, как давным-давно он укачивал меня на руках, сидя у камина.