— А кто же это делает? — поинтересовалась Лидия. Кристин развела руками:

— Если бы я знала, возможно, тогда бы мы смогли ответить на все наши вопросы.

Тогда Артур показывал Ангусу картинную галерею Эйвон-Хауса. Они остановились перед портретом Элизабет, выполненным одним из ведущих членов Королевской академии искусств в тот год, когда она вышла замуж. Это была неудачная работа, на портрете Элизабет выглядела холодной, равнодушной, гораздо старше своего возраста. Ангус смотрел на портрет несколько минут, затем неожиданно произнес:

— Я хотел бы увидеть вас рядом с картиной Рубенса, которая висит в церкви святого Иакова в Антверпене.

Элизабет вежливо улыбнулась на это замечание, не понимая, что он имеет в виду, и не желая выдать свое неведение. И только позже, гораздо позже Ангус заметил однажды вечером, обедая вместе с ними, что из всех художников он предпочитает Рубенса.

— Рубенс полон жизненной силы и энергии, — сказал он. — Сейчас модно считать его излишне роскошным, но я полагаю, что люди гораздо счастливее, здоровее и сильнее, когда их политики и художники выбирают бьющее через край изобилие.

Элизабет согласилась с ним, глубоко не вдаваясь в этот вопрос. Артур ответил как всегда в краткой и безразличной манере:

— Боюсь, что слабо разбираюсь в живописи. Знаю только, что страховка коллекции Эйвона обходится мне каждый год в кругленькую сумму.

В тот вечер за столом присутствовал еще кто-то. Сейчас, восстанавливая в памяти прошлые события, Элизабет никак не могла вспомнить, кто это был, но этот неизвестный, кем бы он ни был, задал вопрос:

— А какое, по вашему мнению, мистер Маклауд, лучшее произведение у Рубенса?

И Ангус ответил:

— Моя любимая картина — «Дева и святые». Всякий раз, как оказываюсь в Антверпене, я хожу смотреть на нее.

Элизабет долго разглядывала открытку, затем неожиданно поняла замечание, которое услышала от Ангуса в картинной галерее, и это открытие очень взволновало ее. Несомненно, существовало небольшое сходство между ней и центральной фигурой картины — Мадонной: волосы ее были зачесаны точно так же, а в глазах, смотрящих из-под полуприкрытых век на Святого Младенца, Элизабет увидела то, что проскальзывало на ее собственных фотографиях. Да, было сходство, и Ангус, должно быть, увидел его. Не по этой ли причине его потянуло к ней? Не могла ли картина, вызывавшая в нем такой глубокий интерес, создать в его воображении образ идеальной женщины? Ей захотелось поговорить с ним об этом. Как это мучительно — догадываться о столь многом и знать столь мало! Но Ангус прислал ей открытку, и уже одного этого было довольно. Впрочем, и эта радость была способна больно ранить, потому что стоило только взглянуть в газету, как ей сразу напоминали о жестоких боях под Антверпеном. Она представляла, как Ангус воодушевляет людей вокруг себя, придавая бойцам смелость и уверенность одним своим присутствием и творя чудеса даже на поле боя. И посреди всего этого он помнил о ней!

Элизабет вновь взглянула на конверт. Что чувствовал Ангус, когда выводил ее имя? Прислав весточку, он почти нарушил собственный запрет, по которому они не должны были переписываться. Наверное, он знал, как много это немое послание будет означать для нее, и отослал открытку по какой-то причине, которую она не совсем понимала. Быть может, у него было предчувствие несчастья и поэтому это последнее напоминание о нем? Как-то не похоже на Ангуса с его шотландской рассудительностью и трезвым взглядом на вещи. Нет, наверное, этот поступок был совершен под влиянием минуты, из желания, чтобы она проявила большую твердость характера, чем он. Как часто ее посещали те же чувства, и не было способа смягчить боль, потому что она не знала, где искать Ангуса! По крайней мере, теперь она хоть что-то знает о нем — он в Бельгии, на переднем крае, и он жив.