Кавалер де Тимбре. Бездельник так и рвется в бой!

Граф де Фьердонжон. Яблоко еще не созрело, приятель.

Бертран. Оно сгниет, черт возьми, а вы так и не посмеете его сорвать.

Граф. Вот наше общество и создано! Чем мы займемся на первых порах?

Продолжительное молчание.

Барон де Машикули. Хорошо бы исподволь обработать умы, чтобы отвлечь их от узурпатора. Вот если бы удалось тайно напечатать мои краткие размышления...

Маркиз де Малепин. Можно напечатать и мою речь...

Граф. И мою тоже, как только она найдется. Не верится, что я ее потерял.

Кавалер де Тимбре. Труднее всего отыскать честного человека, который согласится напечатать все это.

Маркиз де Малепин. В крайнем случае можно распространить рукописный текст.

Граф де Фьердонжон. Да, но наши почерки известны.

Маркиз де Малепин. Если бы госпожа де Турнель взяла на себя труд... Женский почерк не возбудит особых подозрений.

Граф. Побойтесь бога! Почерк моей жены всем известен.

Кавалер де Тимбре. Есть еще одно затруднение: среди здешних жителей мало кто умеет читать.

Все молчат.

Бертран. Выслушайте меня, пожалуйста. Я вижу, мы не двигаемся с места, мало кто из нас расположен сложить голову за правое дело. На ум мне приходит мысль. Я говорю «приходит», но на самом деле она уже давно пришла, так как я часто думал об этом. Я бедный крестьянин, я старею, и уже мало на что пригоден... Однако...

Граф де Фьердонжон. Однако вы прекрасно бьете куропаток, где бы они вам ни попадались.

Бертран. Что правда, то правда, я еще довольно хорошо стреляю. Итак, я подумал: «Надо что-то сделать для правого дела. Наш король не может вернуться, потому что другой занял его место. Меж тем этот, другой, — человек, а не дьявол. Шкура его не крепче дубовой доски, а я видел молодцов, которые ударом ножа насквозь пробивали дубовую доску толщиной в два дюйма».

Граф. Куда вы клоните?

Бертран. Сейчас. Так, значит, я подумал: «Я состарился, но все же кормлю жену и сына. Если я умру, им придется идти с протянутой рукой. Если господа согласны подписать бумагу, что так, мол, и так, после моей смерти они обязуются выплачивать моей семье пенсию в сумме тысяча двести ливров, вот что я обещаю: я еду в Париж; я попытаюсь увидеть императора, и стоит мне подойти к нему на расстояние вытянутой руки, дело будет в шляпе — он убит... Если я промахнусь, то другой сделает то, что я хотел сделать. Меня расстреляют, ладно, но я буду знать: «По крайней мере старуха моя и парень будут сыты».

Граф де Фьердонжон. Черт возьми! Этого вполне достаточно, чтобы расстрелять и всех нас!

Эдуар. Ну и хват! Убить императора! Да он почище испанского монаха!

Барон де Машикули (графу де Турнель, тихо). Не шпион ли этот проходимец?

Бертран. Бумага, понятно, будет припрятана в надежном месте. И возьмут ее только после моей смерти.

Графиня. Я боюсь этого человека. Он разбойник, злодей!

Граф. Мой друг! Ваше предложение весьма необычно. Надо слепо доверять вам, чтобы...

Бертран. Кой черт! Вы рискуете все вместе тысячей двумястами ливров, а я рискую головой!

Граф де Фьердонжон. А что, приятель, если по приезде в Париж вы дадите подкупить себя и все расскажете полиции?..

Маркиз де Малепин. Ведь наше обязательство будет служить уликой против нас!

Бертран. И вы считаете, что я способен вас выдать? Черт! Сейчас вы увидите, господа, что я за человек. (Расстегивает куртку, вынимает из кожаного мешочка, висящего на груди, письмо и бросает его на стол.) Прочтите эту бумагу, вы народ грамотный, прочтите!

Эдуар. Бумага немного засалилась, но плевать. (Читает.) «Мы, нижеподписавшиеся, дивизионный генерал королевской армии, свидетельствуем для всех, кого это может интересовать, что майор нашей армии Жозеф Бертран, по прозвищу Бесстрашный, всегда поступал мужественно и честно, в каких бы обстоятельствах он ни находился.