— Мне хорошо!

Глаза у него наполнились слезами, он пересел ко мне на ложе.

— Я так за тебя боялся! Увидел кровь и подумал: «Что же я наделал?»

— Рамсес, — нежно произнесла я, — ты подарил мне сына. Двоих сыновей.

Младенцы уже сладко чмокали у груди кормилиц. Малышей выкупали в лавандовой воде, протерли головки маслом. Если бы не масло, их волосы наверняка так же отливали бы красным золотом, как у отца. Мне страстно захотелось подержать их и посмотреть им в глазки.

— Все, как предсказал Ахмос, — прошептал Рамсес.

Я удивленно посмотрела на него.

— Что он предсказал?

— Сегодня он был в тронном зале. Пасер сообщил ему, что хабиру придется служить в войске и дальше, и вдруг Ахмос пожелал тебе благополучно разрешиться сыновьями.

Я села.

— Он сказал — двумя сыновьями?

— Сказал — двойней.

— Откуда он знал?

— Он мог угадать. Или подумал про…

— Про Нефертити?

На радостях я совсем про это забыла, а теперь вспомнила, что мои близнецы — еще один повод связать меня с Отступницей: она тоже родила двойню. Неужели на благословение богов можно смотреть как на проклятие? Я вся сжалась, и боль внизу усилилась.

— Что с тобой? — забеспокоился Рамсес. — Тебе что-нибудь дать?

Я моргнула, и Мерит оказалась тут как тут.

— Сейчас принесу госпоже имбиря и травяной отвар, и боль уменьшится.

Я откинулась на подушки; у Рамсеса от волнения потемнели глаза.

— Все будет хорошо, — пообещала я. — Просто мне невыносимо думать…

— Вот и не думай. Ты — мать египетских царевичей. — Рамсес нежно поцеловал мою руку. — Как мы их назовем?

Я посмотрела на малышей — их запеленали в самое тонкое полотно; маленькие грудки тихонько поднимались и опускались.

— Хочу сначала их подержать.

Мерит забрала детей у кормилиц и поднесла мне. Рамсес и Уосерит смотрели, как я их держу. Они легли мне точно в сгиб локтя, и я прижалась щекой к их нежным щечкам и покрытым пухом головкам. Я оказалась права: у малышей были тонкие прядки рыжих волос и глаза цвета бирюзы. Через четырнадцать дней их отнесут в храм Амона, чтобы показать богам, но сначала нужно дать им имена.

Я разглядывала их личики — у обоих были тонкие черты, а ручки такие маленькие, что не обхватили бы и тростникового стебля. Двое детей — дар Амона, знак благоволения; этого нельзя не признать.

— Первого мы назовем Аменхе, — объявила я, и повитухи, прибиравшиеся в зале, одобрительно зашептались, потому что имя Аменхе — Аменхерхепешеф — означает «Амон с нами».

— А второго… — Я посмотрела на брата Аменхе. Взгляд у него был умный и пытливый, словно у самого Ра. — Второго — Немеф.

— То есть Парахерунемеф, — сказал Рамсес. — «Ра его бережет».

Все вокруг вздохнули.

— Уосерит, — продолжал фараон, — пусть жрицы приготовят особое жертвоприношение. И сообщите всем, что Нефертари, как всегда, здорова. Вечером в Большом зале будет пиршество.

Мерит отдала детей кормилицам, которые сидели в единственном уединенном месте родильного покоя. Дверь в их комнатку оставили открытой, и я могла любоваться своими детьми, лежащими на руках у молодых женщин. Большую часть вечера я проспала; когда солнце опустилось, Уосерит почтительно поклонилась и ушла. За дверьми родильного покоя раздавался возбужденный шепот: придворные заглядывали внутрь, желая увидеть царевичей.