В тот вечер Рамсес объявил в Большом зале, что я изгнала из Египта безбожников. Люди радовались так, словно наше войско снова взяло Кадеш. Только Исет, сидевшая напротив меня, побледнела.

— И все хабиру уйдут? — с отчаянием в голосе спросила она.

— Только те, кто захочет, — тихонько ответила я.

Исет ушла рано, и хотя я знала, куда она идет, ничего не стала говорить.

Наутро Мерит сообщила мне, что живописец по имени Ашаи не отправится на север, а останется с семьей в Аварисе.

Глава двадцать девятая

ТВОИ АКХУ БУДУТ РЯДОМ С МОИМИ

Нубия, 1278 год до н. э.

Шел третий месяц сезона ахет. Еще до рассвета весь двор целой флотилией отплыл по Нилу. На мачте «Благословения Амона» трепетали золотые флаги. Рамсес стоял на палубе и смотрел на запад. Он ждал два года, чтобы показать нам то, что хотел.

— Ты видишь? — спросил он.

На востоке, где за холмами алело небо, лучи солнца обрисовали два храма, вырезанные в скалах. Придворные прильнули к бортам, изумленные видом грандиозного сооружения, ради которого мы отправились так далеко на юг.

— Это ты придумал? — спросил Аша у зодчего Пенра.

Пенра покачал головой.

— Все придумал фараон — от начала до конца.

Корабли причалили. Рамсес повел меня к меньшему храму, а потрясенная свита шла следом. В тот миг я поняла, что чувствует муравей рядом с человеком. Все вокруг было такое огромное, что я показалась себе совсем маленькой. На Нил смотрели две гигантские статуи Рамсеса и две — моих. Наверное, даже боги не создавали ничего столь колоссального.

Рамсес показал мне высеченные на камне слова:

«Моей царице Нефертари, ради которой в Нубии каждый день восходит солнце».

— Тебе.

Впервые за девятнадцать лет жизни я могла возложить пожертвования своим акху в собственном заупокойном храме. Такой храм простоит вечность. Мы вошли под прохладные своды, и от избытка чувств я утратила дар речи. Живописцы изобразили меня на каждой стене — я улыбаюсь, воздеваю руки, приветствуя богиню Хатор, воскуряю благовония в честь богини Мут. Были здесь и гранитные статуи моих предков. Рамсес рассказал, как долго пришлось мастерам трудиться в пустыне, — и я разрыдалась, смывая слезами краску вокруг глаз. Я прикасалась к статуям матери, царицы Мутноджмет, и отца, полководца Нахтмина, и впервые чувствовала, что я — у себя. Из всех цариц только у Нефертити был свой храм. Увидев на противоположной стене ее лицо, ее глаза, смотревшие прямо в мои, я поняла, как сильно мы похожи.

— Рамсес, — прошептала я, — а где ты нашел…

— Я посылал Пенра в Амарну — поискать там изображения.

В горле у меня встал болезненный комок.

— А что скажут люди?

— Храм принадлежит тебе, а не придворным Авариса или визирям из Пер-Рамсеса. Пока стоит Египет, твои акху будут рядом с моими.

Рамсес повел Аменхе и Немефа во внутреннее помещение храма, а Пенра сделал придворным знак оставаться на месте.

Рамсес улыбнулся.

— Это происходит только два раза в году. Ты готова?

Я не знала, к чему нужно быть готовой. В прохладных сумерках утра по полу внутреннего святилища медленно поползли солнечные лучи, и статуи Рамсеса, Ра и Амона вдруг оказались полностью освещены; только статуя Птаха, бога подземного мира, оставалась в темноте. В храме раздались восторженные крики.

— Волшебство… — пробормотала Мерит.

Рамсес смотрел на меня и ждал, что я скажу. Наши с ним заупокойные храмы будут стоять бок о бок целую вечность. В храме Рамсеса на каждой стене были и мои изображения такие же большие, как и его.