Любовь затопила и переполнила их до краев — тела их переплелись. Одному Богу известно, откуда взялись у него силы, чтобы сжимать ее с такой страстью. Он слизывал слезы с ее ресниц, приникал к ее губам долгим глубоким поцелуем, от которого внутри у нее поднималась дрожь и словно зажигался неведомый огонь.

Глаза ее закрылись, руки обвили его шею. Сейчас она была собой — любовь раскрепостила ее дух.

Наконец, он слегка приподнялся над ней и прижался щекой к ее стриженым кудряшкам.

— Радость моя, — сказал он. — Как же я тебя люблю.

— И я люблю тебя… — прошептала она. — Люблю тебя…

Он крепче прижал ее к себе.

— Крошка Анна, это ужасно, да… и это прекрасно. Ты вернула мне красоту, саму жизнь мне вернула. Но вот только… милая моя крошка… храбрая моя, нежная моя… Господи, я так тебя люблю… И ничего не могу с этим поделать…

— А разве надо? — шепнула она.

У него вырвался хриплый смех. Ее лицо, такое юное, трепетное, начинало расплываться перед ним — теперь уже силы понемногу покидали его. Он приподнял тяжелеющие веки:

— Милая моя, любимая, я должен, должен тебе сказать… Я женат.

— Женат… — отозвалась она, вздрогнула всем телом, а затем прижалась губами к его плечу. — Правда, Ричард?

— Да. Не ругай меня, любимая, за то, что я оказался слаб. Но я не мог не сказать тебе о своей любви.

Она закрыла глаза.

— Ах, Ричард, это все неважно. Ведь ты научил меня, как надо жить, как быть счастливой, и я люблю тебя.

— Но что же мне делать, крошка Анна?

— Если мы выживем, — сказала она, — если мы выйдем из этой переделки живыми, тебе придется уехать от меня. Но все равно — пусть у меня будет хоть чуть-чуть твоей любви.

— Радость моя, моя любимая…

Они снова слились в поцелуе — сердце ее глухо колотилось в груди, руки гладили его волосы.

— Я должен рассказать тебе о своей жене, — выдавил он из себя. — Будет лучше, если ты все узнаешь и… решишь сама.

— Ну, расскажи, — прошептала она.

Она склонила голову к нему на плечо, он сильнее прижал ее к себе. И приступил к рассказу о своей женитьбе.

4

— Это такая старая и банальная история, крошка Анна, — начал он. — Просто я законченный неудачник… и, Бог тому свидетель, таких, как я, не счесть. Знаешь… Тогда, на Цейлоне, я был совсем мальчишкой — мне было всего двадцать три. Теперь-то понимаю, каким наивным дурачком я был. — Он горько рассмеялся, гладя Джоанну по голове. Она спокойно и молча лежала рядом и слушала его. — Все женщины казались мне прекрасными, и, когда умерла моя мать, которую я боготворил, я стал подыскивать себе жену. Я был совсем одинок тогда — на моей цейлонской плантации не с кем и словом было перекинуться, кроме моего напарника Дигби, да и тот был гораздо старше меня и какой-то угрюмый. Я умирал от скуки, когда не был занят работой. Тамошний климат и одиночество чертовски давили на психику. А потом этот Дигби вызвал свою дочь Мэдж. Она приехала на месяц отдохнуть. Очень красивая. Но такой… холодной, что ли, красотой — как будто статуя. Такая же белая… с орлиным профилем… У нее были голубые глаза и белокурые волосы — великолепные волосы. Она никогда их не стригла, как это делали другие женщины. Когда распускала их, они падали ниже пояса.