Дальше последовала нудная лекция на предмет выявления среди прохожих беспризорников и воспитанников детских домов, а также отличия первых от вторых, и всё это — на холодном ветру. В итоге по окончании дежурства хотелось лишь напиться горячего чаю и залезть под одеяло, но поужинал и поплёлся на тренировку. А там бил, уклонялся и ставил блоки — семь потов за полтора часа сошло; честно говоря, предпочёл бы менее утомительный способ согреться.

Под конец мастер поставил меня против Матвея, разрешив тому работать в полный контакт, и зачастую я просто не успевал задействовать технику закрытой руки и сконцентрировать в нужной точке сверхсилу — для своего сложения громила двигался поразительно проворно.

— Давайте последний раз! — скомандовал Анатолий Аркадьевич, который Бондаря, в отличие от нас, особо не загружал, предоставив того заботам помощника.

Я пробил правой в голову, не попал, уклонился от крюка, отмахнулся левой, пнул по голени и попал, но, в свою очередь, пропустил тычок под рёбра. Дыхание вмиг сбилось, вот только уход в глухую оборону означал поражение, и я разорвал дистанцию, точнее — дистанцию разорвать попытался. Матвей вмиг оказался рядом и принялся теснить, намереваясь зажать в угол, тогда я подпрыгнул, оттолкнулся от стены и перескочил с неё на соседнюю, рванул прочь, изменив вектор действующей на меня силы тяжести.

Громила дотянулся и рывком за руку попытался сдёрнуть на пол, но я перехватил его запястье и дёрнул к себе. И не одним только мускульным усилием, ещё задействовал искажение силы тяжести. Бросок вышел едва ли не идеальным, Матвей распластался на стене, а когда я соскочил на пол, рухнул следом и сгруппироваться перед падением не успел, загремел костьми так, что любо-дорого.

— Вот к чему излишняя самоуверенность приводит! — наставительно произнёс Анатолий Аркадьевич и отпустил меня, а своему опростоволосившемуся ученику велел задержаться.

Я подмигнул Матвею напоследок, заскочил в душ и отправился в казарму. Василь невесть где запропал, и одному пить чай не хотелось, завалился на койку. Ворочался с боку на бок, вздыхал. Потом уснул.

Наутро я трезво оценил ситуацию и набрался наглости отпроситься с первой тренировки. Правильно сделал — побегать по студенческому городку пришлось преизрядно, и времени на обход всех кабинетов хватило впритык.

Военная кафедра занимала отдельное строение, в которое можно было попасть по крытому переходу непосредственно из главного корпуса; им я и воспользовался, поскольку самоуверенно счёл себя достаточно подготовленным для коротких путей. В итоге минут пять бегал по этажам, пытаясь отыскать вход, ладно хоть при этом ещё окончательно не заплутал.

В центре отдельно стоящего здания располагался круглый вестибюль, опоясанный на уровне второго и третьего этажа галереями. Под стеклянным куполом возвышался вырубленный из гранита монумент матроса, но я интересоваться надписью на медной табличке не стал, подошёл к молодому человеку с красной повязкой на рукаве — по виду старшекурснику и объяснил свою ситуацию.

— Двадцать третий кабинет, — лаконично ответил тот и указал на лестницу. — Второй этаж.

В означенном кабинете я, к немалому своему удивлению, наткнулся на знакомых аспирантов: там работали Касатон Стройнович и Тарас Пникота. Точнее — работал только первый, а второй курил у приоткрытого окна.

— О, Петя! — удивился он. — Ты тут какими судьбами?

— На учёт становиться пришёл, — пояснил я.

Касатон показал большой палец.

— К нам переводишься? Это дело! Давай обходной. — Он сразу шлёпнул мне нужный штамп и расписался, после выспросил военно-учётные специальности, внёс данные в одну из амбарных книг и передвинул её мне.